Театр Молоха

– Ладно, – сказала Даша, взглянув на свекровь в упор, – я, конечно, вчера погорячилась. Прошу прощения за разбитые вазы. Ну, у вас их еще много осталось. И гнать вас из своего дома я больше не буду – живите, чтобы Диме спокойнее было. Но, Лидия Васильевна, я вас предупреждаю: если вы еще раз позволите себе выразиться неуважительно о моих родных, то проститесь с этой квартирой.

– Ты ставишь мне условия?! – в голосе свекрови на мгновение прорезались прежние нотки, что, надо сказать, не произвело на Дашу ни малейшего впечатления.

– Точно, ставлю, – согласилась она, – и, кстати, вот еще одно! Чтобы ваша Изольда Яновна к этой квартире и на пушечный выстрел не подходила! Видеть ее не желаю!

– Тут я с тобой согласен! – оживился Димка. – Изольда – жутко противная тетка, глупая и хвастливая. Мам, ну о чем тебе с ней разговаривать?

– А обо мне, – подсказала ему Даша, – они сплетничают обо мне!

– Ты подслушивала?! – возмутилась свекровь.

– Ага, – радостно ответила Даша, – и узнала о себе много интересного! Оказывается, твоя мама считает меня неряхой, лентяйкой, уродиной и неумехой. Не понимает, что ты во мне нашел, потому что в институте у тебя была девушка – умница, красавица, из приличной семьи, которая тебя просто обожала, – а ты вот отчего-то не захотел на ней жениться!

– Какая девушка?! – завопил Димка. – Не было никакой девушки, мама все путает!

Однако Даша расслышала явственную фальшь в его голосе. Ладно, с этим она разберется позднее.

* * *

Император смотрел на раскинувшийся у его ног великий город – и странные мысли теснились в его голове.

Вот уже десять лет он правит этим городом – и всем миром. Вот уже десять лет его воля значит больше, чем воля богов. Да и сам он уже причислен к сонму богов, его статуи стоят в многочисленных храмах по всей империи, и им воздаются божеские почести.

Вот уже десять лет никто не может противиться его воле, а тех, кто пытался это сделать, постигла суровая кара. Сенека, этот самовлюбленный моралист, вечно читавший ему нотации, внушавший, как следует жить, объяснявший, что хорошо и что плохо, по его приказу покончил с собой. А все остальные усвоили наконец главную истину: хорошо лишь то, что угодно ему, а плохо – то, что ему неугодно.

Вот уже десять лет он держит в своих руках высшую власть – но это не делает его счастливее.

Он выступал на конных состязаниях, участвовал в соревнованиях актеров и поэтов. Многотысячные амфитеатры рукоплескали ему – но он и от этого не чувствовал подлинной радости. Потому что подозревал: ему рукоплещут из-за выгоды или от страха, а едва покинув амфитеатр, римляне тут же его забудут…

Он должен совершить что-то беспримерное, что-то такое, что повергнет всех его подданных в восторг – или в ужас!

Император вновь взглянул на великий город.

Его жители суетятся там, внизу, как муравьи в своем муравейнике, они заняты своими ничтожными делами, добывают хлеб насущный, хитрят и изворачиваются в борьбе за место под солнцем, и им дела нет до страданий великого человека – до его страданий!

Привычным жестом он открыл висевший на шее золотой медальон, нашарил там половинку камеи, той самой, лежавшей когда-то в его детской булле, сжал ее в кулаке.