ТАСС не уполномочен заявить…

(«Я этого не вынесу! Тебе, что ли, рассказать, как я выплясывала в гостиничном номере на столе и пела «однажды морем я плыла»?)

– Молчи, молчи. Можешь не отвечать. Я просто хочу сказать, чтобы ты знала: он только подумает о тебе через моря и океаны, или ты вдруг вспомнишь о нем, я в ту же секунду буду уже знать об этом. Поняла? Вот такой я чувствительный. Меня не обманешь.

– Ты же – счастливый обладатель, а не он, – тихо сказала Лариса. – Умоляю, Арис, давай закроем эту тему.

– Ну, скажи, чем он тебя так присушил, если ничего между вами не было? Какие золотые горы он тебе пообещал? Я чувствую что-то такое… Он опасен. Я не позволю, чтобы ты из-за него страдала. Не позволю. Не отдам, слышишь? Не отдам! Я делить тебя с ним не смогу!

Женщина молчала, подавляя слезы.

– Не отдам, – повторил Аристарх.

А про себя подумал: «Обрюхачу, сейчас же, сию минуту, будешь у меня с животиком ходить, на замочке…

Мужчина и не подозревал, что по наитию любви сам и ответил на свой вопрос. Потому что, если женщина искренне говорит, что хочет родить ребенка от конкретного мужчины, то это очень много значит. Очень… Возможно, это и есть то, что «сильнее страсти, больше, чем любовь»? К счастью, молодожен не знал, о чем (тогда еще не его жена) просила музыканта. Но что-то такое почувствовал…

– Что ж ты замолчала? Не хочешь говорить? – всё не успокаивался Аристарх.

И Лариса поняла: он уже просто не сможет остановиться, и что надо это как-то прекратить немедленно, иначе они сейчас могут поссориться. Потому что правду она сказать не может, а ложь он почувствует мгновенно. И от этого ей хотелось разрыдаться. А еще женщина чувствовала его боль и понимала, как он настрадался из-за нее. И хотелось его успокоить. Но гладить по руке, жалеть вот сейчас – значило бы сделать еще хуже. Аристарха нужно было срочно «переключить». Но так, чтобы не сделать ему больно. Достаточно она отвечала сейчас невпопад, тем самым, подливая масла в огонь.

И Лариса вдруг сказала, придавая своему голосу некоторую отстраненность:

– Так сильно курить хочется. Арис, верни мне, пожалуйста, сигареты. Я ведь знаю, что ты их спрятал.

Наконец-то установилось пауза в речи ревнивца.

«Неужели»? – подумала Лариса.

– Это из-за меня, из-за того, что я только что наговорил тебе? – спросил он, склоняясь к ней, и видя в ее глазах слезы, которые она сдерживала. Искренние, между прочим, слезы.

Он так испугался, что лишился дара речи.

(«Что ж ты натворил, дровосек хренов? На четвертый день счастливой супружеской жизни! Своими собственными руками!»)

Аристарх ринулся к ней.

– Прости меня, ты сердишься? – и он начал осыпать ее поцелуями.

Но Лариса очень мягко, очень нежно отстранилась. Так, как это умеют иногда делать женщины, когда дают понять, что если они чего-то не хотят, то этого и не будет.

(«Она так всё время ко мне тянулась. А теперь отстраняется и отворачивается. Скажи спасибо, что вообще не оттолкнула после того, что ты ей сейчас наговорил. Ну, ты и козёл!)

Лариса видела его смятение, почти отчаянье. «Неужели пронесло»? – судорожно подумала она, понимая, что ей самой сейчас придется латать эту маленькую брешь на их корабле, только-только вышедшем из семейной гавани. Но, всё-таки – брешь. И латать обязательно, чтобы подобное не повторилось.

– Я так и не поняла: ты возвращаешь мне сигареты? Или я сейчас пойду на кухню и… и напьюсь, – сказала она.

Он посмотрел на нее почти с испугом, не понимая, шутит она, или говорит серьезно. Кажется, не шутит.

– Зачем, Ларчик? – и он поцеловал ее в руку.

И она позволила.

– Мы же договаривались, что не будем употреблять алкоголь. И ты знаешь, почему. А вдруг… И курить тоже.

– А что же мне еще остается делать, если мне любимый муж не верит?

– Ларчик…

– Я не знаю, как там заведено у польских шляхтичей благородных кровей. А я – девушка рабоче-крестьянского происхождения, не сильно отягощенная благородной наследственностью. У нас всё по-простому. И в радости, а, особенно, в горести: стопку за шиворот – и сразу полегчало. И, вообще, хочу тебе честно признаться… – Лариса сделала паузу.

И он опять насторожился.

– Хочу признаться, что я скрытая, тихая алкоголичка. Побоялась сказать об этом раньше. Боялась, что, если узнаешь, то замуж не возьмешь. Не скрою: корысть была. За психотерапевта пошла, за спортсмена. Надеялась, он меня подлечит, подкорректирует…

– Ларчик, – Аристарх обнял ее.

И она не противилась.

– Прости меня, я больше никогда не заикнусь об этом…

«Надеюсь», – подумала Лариса, и мужчина не видел, как она воздела глаза к потолку.

А вслух сказала:

– Очень даже хорошо, что ты завел этот разговор, раз тебя мучили сомнения. Не нужно, чтобы между нами была недосказанность. Тем более, как ты сам говоришь, мы начинаем с чистого листа…

И она его поцеловала.

– А теперь я пойду на кухню готовить нам ужин.

– И я с тобой.

– Нет, Арис, я хочу, чтобы ты отдыхал, она наклонилась к нему. – И, вообще, – он с ума сходил от этих мягких, особых ее интонаций, – мне кажется, что ты устаешь из-за меня и недосыпаешь… Поэтому отдыхай. А я пойду похлопочу. Как ты смотришь на омлет с ветчиной?