Таро Люцифера

— Хватит топить героизм в водке! Россия ждет от нас воли и ярости! Вот ты, Леонид! — Корсаков ткнул пальцем в глупо ухмыляющегося Примака. — Где ты был, когда мы кровь проливали в девяносто третьем? Когда на баррикадах, против танков и спецназа стояли… Хазбулатов с трубкой за нашими спинами прятался. И юный толстожопый Гайдар впереди маячил! Где ты был, Леонид Примак?

— Э-э… Так сразу и не вспомнить. — Леня замешкался. — Так… В Стокгольме. Выставка, понимаешь…

— «Панимаешь»! И это говоришь ты? — трагически воскликнул Корсаков. — Не узнаю, тебя Леонардо! Ты же — вождь, агитатор, горлопан, главарь! Собрал банду, так действуй! Хватит шушукаться по углам и показывать фиги в кармане. Час настал!

— А что, уже пора? — оживился Леня.

— Вчера было рано, завтра будет поздно, — ответил цитатой из Ленина Корсаков. — Я уже вижу, вижу кровавую зарю нового дня! Своими руками поможем солнцу взойти. Пусть мы не доживем до полудня. Но я хочу увидеть рассвет! Пробил наш час, братья! Леонардо, вернем себе наш город! Хотя бы на день, но он будет наш. Таким, каким мы его хотим видеть. Украсим наш город баррикадами! Разве ты не слышишь, Леня, наш город молит нас о баррикадах! Он хочет крови и праздника. И мы обязаны его устроить. Сегодня, прямо сейчас! Пусть раз в жизни. Пусть — в последний раз! Короче, веди нас, Леонид в бой.

— Момент, мне нужно вспомнить план восстания! — ответил Примак. Быстро плеснул в стакан водку, опрокинул в рот, подышал в кулак и выбросил его вверх в интербригадовском приветствии. — «Но пасаран» — они не пройдут! Свобода или смерть, камарадос! Есть у революции начало, нет у революции конца! Па-апра-шу, ваши стаканы!

Герман и Поэт подставили свои стаканы под остатки водки, булькающей из бутылки. Пустую стеклотару Леня швырнул через плечо. Бутылка брызнула осколками на голове кого-то из бронзовых вождей.

— История нас оправдает! Мы перепишем ее набело собственной кровью! Наши имена будут давать детям и городам. Свобода или смерть! Кто верит в меня, кто любит меня — за мной!! — заорал Леня, входя в революционный раж. — Поэт, пакуй закуску. Геринг, водку не забудь!

Гурьбой вывалили из беседки.

Корсаков оступился на последней ступеньке. Покачнулся, ловя равновесие, замер, закинув голову.

На секунду смежил веки. И вновь ухнул в черный омут…

* * *

…С шинельно-серого неба падают хлопья снега. Тают на лице, холодными дождинками стекают за воротник, вызывая неприятный озноб.

Снежная опушка лежит на киверах и шинелях построенных в каре солдат лейб-гвардии Гренадерского и Московского полков. Лица людей угрюмы, в глазах тоска.

Снег перед строем истоптан копытами. Кое-где сбрызнут густо-красными ягодинами свежей крови. В морозном воздухе плывут пласты порохового дыма. Только что отбили ружейным огнем атаку кавалерии. Впрочем, драгуны не слишком усердствовали. Видимо, был приказ только проверить на прочность мятежные полки. Теперь обе стороны понимают, обратного пути нет.

Оттесненная с Сенатской площади толпа, разгоряченная зрелищем, подбадривает заговорщиков криками, метает в верные царю войска камни и поленья. Из-за ограды строящегося Исаакиевского собора летит строительный мусор, обломки кирпича, доски.

Полковник Корсаков, словно почувствовав на себе чужой взгляд, оглядывается.

Карета, запряженная парой гнедых, прокладывает себе путь сквозь толпу. Люди неохотно расступаются, открывая приехавшим обзор на площадь.

Плывет в сторону занавеска, за черным стеклом окошка проступает овал бледного лица. Светлые локоны спадают из-под капора. Лихорадочно блестящие глаза, искусанные красные губы…

«Анна! Бог мой, Анна!» — ухает сердце Корсакова.