Тарковский. Затрудняюсь сказать наверняка, на чем такие суждения основываются. Видимо, человек не понял картину, как не поняла «Солярис» товарищ Иванова из Новочеркасска. Но если она говорит об этом более или менее искренне, то иной зритель, скрывая свое собственное мнение, многозначительно объявляет, что «народ не поймет». То есть сам-то он, мол, понимает, но вот за народ тревожится. Тем самым некто выносит себя за скобки – ему как бы необязательно быть частицей народа… А я сам считаю себя частью народа. Я живу в своей стране и задумываюсь над теми же процессами и проблемами, что и мои современники, так же люблю, ненавижу, волнуюсь, поэтому считаю, что выражаю идеи народа. А чьи же еще? Что значит мои «собственные» идеи? Чем они-то определяются? Откуда они? Поэтому, когда я делаю картину, я не могу не рассчитывать на то, что волнующее и заботящее меня интересно другим. Я надеюсь на своего зрителя, но я никогда не старался и не буду стараться к нему подольститься, заискивать перед ним. Потому что зрителя я глубоко уважаю – мой контакт с ним зиждется на доверии.
Чтобы двоим людям разговаривать, нужен как минимум язык, понятный тому и другому. Диалог художника и зрителя может быть плодотворным только при условии, что зритель понял язык художника и разглядел те же проблемы, которые стоят перед художником, разрешить которые он пытался. Но, согласитесь, чтобы понять фильм, понять язык режиссера, иногда приходится приложить немало усилий.
Нас не удивляет тот безусловный факт, что мудрую книгу не осилишь, овладев лишь грамотой, – надо самому многое знать, думать все-таки в том же направлении, чтобы в полной мере понимать великих художников слова.