Танцовщица из Идзу

— Конечно! — подхватила сорокалетняя. — Извините уж нас! Вы такую честь нам оказали, захотели с нами делить дорогу, а мы вроде еще ломаемся. Но завтра уж обязательно пойдем, хоть бы пики с неба посыпались!.. Знаете, у нас ведь ребеночек в пути помер, послезавтра как раз сорок девятый день. Я давно задумала в этот день быть в Симода, поминальную справить. Худо ли, хорошо, но обязательно справим. Я из-за этого все время торопилась, других подгоняла, а тут решила задержаться, случай такой вышел… А с вами мы так просто познакомились, на удивление, судьба, видно… Вы уж не откажите, помолитесь послезавтра вместе с нами за упокой младенца.

Я решил остаться. Спустился вниз. Пока ждал мужчину, поболтал у конторки с портье. Потом он пришел, предложил немного прогуляться. Мы отправились по тракту в южную сторону. Неподалеку был очень красивый мост. Мы поднялись на него, остановились, облокотившись о перила. Мужчина снова заговорил о себе. Рассказал, что одно время был в труппе Новой театральной школы в Токио. Оказывается, он и сейчас иногда ставит пьесы в Осима, а порой устраивает театральные представления на банкетах. Действительно, я еще в первый день заметил ножны мечей, торчавшие, словно чьи-то длинные ноги, из узла. Да и в корзинах, по его словам, кроме кухонной утвари, лежали театральные костюмы.

— Вот так и живем, — сказал он после небольшой паузы. — Я-то себя загубил, совсем опустился, но зато мой старший брат — человек вполне достойный. Он унаследовал наш дом в Кофу, хозяйство ведет отлично. Я там вроде и ненужный совсем человек. Будто лишний…

— А я думал, вы из Нагаока, с горячих источников.

— Нет, что вы!.. А женат я на старшей из этих девушек. Она на год моложе вас, ей девятнадцать. В дороге у нее случились преждевременные роды. Ребеночек всего неделю прожил. Она после этого никак не оправится, бедная… Самая старшая из женщин — ее мать. А самая молоденькая, танцовщица, моя родная сестра…

— Танцовщица? Которой четырнадцать лет?.. Вы, кажется, говорили, что ей четырнадцать…

— Ну да. Мне очень не хотелось делать из сестренки бродячую актрису, ужасно не хотелось, да выхода другого не было.

Потом он сказал, что его зовут Эйкити, жену — Тиоко, а сестру — Каору. В труппе одна только девушка — Юрико — им не родная, работает по найму. Эйкити расчувствовался, погрустнел. Его глаза, устремленные на быстро бегущую воду, увлажнились.

Потом мы вернулись в гостиницу. Каору, чисто умытая, без краски и пудры, сидела на корточках у дороги и гладила по голове собачку. Собравшись идти к себе, я сказал ей:

— Приходите ко мне в гости.

— Спасибо, но меня одну…

— А вы с братом приходите.

— Хорошо, мы придем…

Эйкити не заставил себя долго ждать.

— А остальные где же?

— Да мать у нас строгая…

Мы сели играть в пять шашек. Пока играли, появились Тиоко и Юрико, одна за другой. Они перешли речку по мостику, поднялись на галерею, чинно поклонились и уселись на пол. Войти в комнату постеснялись. Потом наконец Каору поднялась и сказала с улыбкой:

— Проходите, пожалуйста, это моя комната!

Они с часок посидели и пошли в бассейн искупаться. Настойчиво приглашали меня, но я сказал, что приду попозже. Стеснялся я купаться с тремя молодыми женщинами. Не успели они уйти, как Каору вернулась и передала мне слова Тиоко:

— Старшая сестра просит вас тоже пожаловать. Она вам спинку помоет.

Я опять отказался, сел играть с Каору в пять шашек. Играла она хорошо, просто великолепно. Обыгрывала и брата и всех женщин, когда игра велась по правилам «проигравший выбывает». Я был заправским игроком и почти не знал поражений. Но танцовщица даже для меня была достойным партнером. Мне не приходилось делать легких ходов — специально для нее, и это было приятно. Сначала она немного смущалась — ведь мы остались наедине — и передвигала шашки издали, но потом увлеклась, придвинулась ближе и каждый раз, двигая шашку, склонялась над самой доской. Тогда ее волосы — сказочно красивые — почти касались моей груди. Вдруг она залилась яркой краской.

— Ой, мне же попадет! Извините…

Бросила шашки и выбежала из комнаты.

У общественной купальни появилась сорокалетняя. Тиоко и Юрико, выйдя из бассейна, побежали к себе, в мой номер не поднялись.

Эйкити в этот день просидел у меня до самого вечера. Хозяйка гостиницы, женщина, в общем, простая и добрая, все советовала мне не тратить время на такого непутевого человека.

Вечером я пошел к ним в дешевые номера. Каору упражнялась в игре на сямисэне под присмотром сорокалетней. Увидев меня, она было отложила инструмент, но та велела ей продолжать. Девушка снова тронула струны и стала тихонько себе подпевать. Когда ее голос звучал чуть громче, сорокалетняя делала ей замечание:

— Тише, тише! Сколько раз тебе говорить!

Эйкити пригласили в японский ресторан напротив гостиницы. Он сидел в кабинете на втором этаже, и я отсюда хорошо его видел. Его губы шевелились, казалось, он что-то мычит.

— Что это он?

— Поет «Утай».

— «Утай» за ужином, как странно.

— Да ведь кто гуляет-то? Зеленщик! А такому, знаете, всякое может взбрести в голову…