— Думаешь, в твоем возрасте я не курила? Курила, конечно, и порой даже баловалась косячком. Мы все проходили через бунт. Но у меня никогда и в мыслях не было зажечь сигарету дома. Ни в девятнадцать, ни в двадцать три. Черт, это нормально, что мама расстраивается, когда ты так делаешь. Она просто не хочет, чтобы сын испортил здоровье. — Сестеро шлепнула по одной из деревянных опор пристани. — Ты и представить не можешь, сколько раз я приходила сюда курить тайком.
— Ты тоже сбежала из дома, — упрекнул ее Андони.
— Это другое. Я устала жить в диктатуре страха, устала от того, что она позволяла отцу шантажировать и оскорблять ее, устала слышать, как она украдкой плачет, и тщетно настаивать на том, чтобы она сообщила о нем в полицию.
Андони промолчал. Небольшая волна, которая проскользнула в бухту, с легким всплеском ударила о фундамент близлежащих домов — природная музыка, которая в любых других обстоятельствах показалась бы умиротворяющей.
— Он болен, — проговорил брат.
Сестеро проследила взглядом за лодкой, которая возвращалась в доки на противоположном берегу. Звук ее мотора превратился в приглушенный шепот.
— Конечно, он болен. У него зависимость от азартных игр, и ему нужна помощь, о которой он не хочет просить. Но это не значит, что он ни в чем не виноват. Он склонен к домашнему насилию. Знаешь, о чем я сожалею? — спросила она, ковыряя сучок в полу. Брат молча ждал продолжения. — О том, что я не заявила в полицию о том, что происходит у нас дома.
— И почему ты этого не сделала?
Ане пожала плечами.
— Из уважения к ней. Мне хотелось, чтобы свобода стала ее собственным выбором. Мама прощала его снова и снова, все эти отвратительные унижения заканчивались ложным покаянием, — сказала она, чувствуя острый приступ вины, как будто кто-то вогнал ей занозу в палец. — Я поступила неправильно, совершенно неправильно. Так много женщин умирает от рук своих партнеров именно потому, что окружающие ничего не предпринимают, а их жертвы зачастую просто не способны сами положить этому конец.
— Папа ни за что бы ее не убил. Он не такой человек.
— Все они не такие, пока не станет внезапно слишком поздно, — возразила Сестеро. С тех пор, как она стала полицейской, она видела куда больше трагических историй, чем могла себе представить.
Андони снова промолчал. Его лицо было серьезным и задумчивым, взгляд потерян, а губы скривились от боли. Это был уже не тот человек, что забивал косяк, лежа на диване. Он резко стал казаться старше. Он тоже слишком быстро повзрослеет — такова участь детей, которые выросли в семьях, где царит домашнее насилие. У них нет времени на детство и юность, только на зрелость, к которой их никто не готовил.
— Я буду ночевать у нее. По крайней мере, до тех пор, пока ты не вернешься из Герники, — объявил он в конце концов.
59
Это был простой рыбацкий дом, один из немногих, что все еще выходили фасадом на Бискайский залив в районе порта Мундаки. Фасад нуждался в свежей штукатурке, отслаивающиеся хлопья портили сияющий белый цвет, который так хорошо сочетался с зелеными окнами. Дверь тоже была зеленой, наверняка как и корпус семейной лодки, если у них есть лодка. Да, в таком доме она должна быть. Вероятнее всего, обычная рыбацкая лодка, как у всех в Мундаке.
У Хулии от беспокойства сводило живот. Правая рука нерешительно потянулась к дверному звонку. Фамилия на обратном адресе письма, изъятого у монахинь, не оставляла сомнений: там может быть ее родная мать. Она медленно сделала глубокий вдох, но узел внутри так и не ослаб.
«Ты любила меня? Ты когда-нибудь любила меня? Почему ты бросила меня?». Вопросов становилось все больше. Сможет ли она задать их вслух?
Звук дверного звонка прервал утреннюю тишину. Это был пронзительный, даже раздражающий звонок, и с другой стороны двери быстро послышались шаги.
— Кто там?
Хулия пыталась расслышать знакомые нотки в голосе. Он был мягким, слегка приглушенным годами, но все равно приятным. В нем слышалось понятное беспокойство: не часто кто-то звонит в дверь, когда на дворе еще и восьми утра нет.
— Анабель, здравствуйте. Меня зовут Хулия Лисарди. Я хотела бы поговорить с вами.
— Хулия? — Пауза. — Вы тоже продаете туры? Мне ничего не нужно, спасибо.
Хулия дотронулась до дверной ручки. Та была холодной и влажной от ночной росы.
— Подождите. Я из полиции, я просто хочу задать вам несколько вопросов.
— Еще вопросы? Я разве недостаточно подробно ответила вашему напарнику?
— Нужно прояснить несколько деталей. — Оставалось надеяться, что она задаст не те вопросы, которые уже задали Сестеро или Айтор.
Женщина не отвечала, ей никто не открыл. Судя по звуку шагов, она отошла от двери. Затем на ближайшем окне приподняли занавеску, и показалось лицо, с подозрением изучавшее ее. Хулия вежливо улыбнулась и показала удостоверение личности. Она знала, что не должна была этого делать, это не официальный визит, она пришла по личному делу. Она женщина, которая ищет ответы, и ничего больше.