Там, за передним краем

— Вместе нам делать в воронке нечего, — оторвавшись от бинокля, заключила она. — Мое мнение такое: вы ползете в воронку, а я — правее. Видите, куда уходят столбики с колючей проволокой? Там бурьяна много. Вот и расположусь в нем. Если и заметят, то подумают, что сапер мины ставит.

— В роли подсадной утки, что ли, будете? — недоуменно спросил сержант Ремизов.

— Вроде, — утвердительно кивнула Люда, — но не совсем так. Не буду же я свою голову подставлять — она у меня одна. Зароюсь в землю, а капюшон от маскхалата набью травой и покажу. Пусть стрельнет по нему. Глядишь, командир и засечет снайпера.

— Ишь, какая хитрая! — восхитился сапер.

— Дык их этому и у́чуть, — авторитетно заявил Ремизов.

Начало темнеть. Как и вчера, вместе с сумерками пришел дождь. Тут же, в первой траншее, около дежурного пулемета, был небольшой блиндаж. Залезли туда. Вадим привалился к стене, закрыл глаза. Надо немного отдохнуть, хотя бы с полчаса подремать. По школьной привычке стал считать. Сначала до ста, потом до тысячи. Не досчитал, пригрелся. И будто куда-то провалился. Открыл глаза. Люда посапывала рядом. Сержант и сапер сидели на выходе и курили. Взглянул на часы. Пора.

Вылезли из траншеи. Сапер впереди. Ворчит:

— И чего лезут за проволоку? Немецкие стрелки поумнее: дальше первой траншеи почти не высовываются. Нельзя разве отсюда стрелять? Нет, тащись с ними по грязи. А я что, бог? Тоже в темноте ничего не вижу. Не ровен час зацепишься за свою же — и все. Прасковья — вдова.

Не зацепился солдат. По одному ему видимым кочкам, колышкам прополз он, а за ним и снайпера, через колючую проволоку, ни разу не коснувшись банок-погремушек, в изобилии висевших всюду, через минное поле. Договорились, что завтра вечером он будет ждать их здесь же, у этого вывороченного пня.

Через несколько минут Вадим добрался до воронки. Вывозился в грязи, промок до нитки. Осторожно спустился. Неглубоко. Чуть побольше метра. А в диаметре метра два будет. На дне вода. Но что поделаешь, надо устраиваться, пока темно. Посветлеет — уже не шевельнешься. Малой саперной лопаткой стал сбрасывать землю вниз. Делал все осторожно, чтобы не стукнуло, не лязгнуло. Воду засыпал. Ногам стало посуше. Правда, они уже до этого были насквозь мокрыми, но теперь можно портянку перемотать. И, что ни говори, день-то не в воде будут, а на суше.

Затем принялся оборудовать место для стрельбы. Выброшенную взрывом землю не трогал. Лишь в западном направлении аккуратно прорыл ложбинку для винтовки. Посмотрел, прикинул и решил, что так его обнаружат сразу. Голова в момент прицеливания может быть видна. Выход один: рыть ложбинку поглубже, потом сверху сделать перекрытие. Получится отверстие вроде амбразуры. На выходе расширить его, чтобы сектор был градусов сорок пять. Так и сделал. Ничего, неплохо. Правда, кое-где земля освежилась. Но не страшно, дождь все сгладит.

Лег, примерился. Хорошо, голову теперь не видно, даже при перезаряжании. Когда работал, было тепло, даже жарко. А сейчас становится прохладнее. Да и мокро кругом: и сверху, и снизу. Как там Люда? Молодец, ни звука не было слышно. Если ей удастся спровоцировать вражеского снайпера, будет превосходно. Только бы клюнул. После случая с гранатой как-то примолкла она, задумчивей стала. Кстати, тот случай что-то изменил и в поведении других девушек. Вроде ближе стали друг к другу, заботливее. И более уважительны к Лаврову. Слушают его внимательнее, делают все, что велит он. Света Удальцова, единственная из девушек, обращавшаяся к младшему сержанту на «ты», теперь перешла на «вы». Оказалось, она не только на язык остра, но и плясунья. Видел однажды, как она «цыганочку» в землянке отстукала! Все у нее плясало; ноги, руки, плечи, даже ямочка на щеке. А глаза… Два бездонных колодца. Черные, в пол-лица. У Марины тоже черные, но поменьше. Прикрыв глаза, Вадим увидел ее склоненную к гитаре голову, тонкий прямой носик, чуть припухшие сочные губы, волосы, собранные в узел на греческий манер, и маленький завиток на худенькой шее. В груди прокатилась теплая волна. Прокатилась и заняла там все.

Открыл глаза. Вздохнул поглубже раз, другой. Отхлынула волна, посвободнее стало. «Стоп, стоп, — сказал себе. — Это как же понимать? Уж не увлечение ли? А Ира? Хоть и не вслух, а клятву-то верности ей дал…»

Предрассветную темноту прорезали огненные ленты трассирующих снарядов. Гулкие взрывы донеслись из глубины немецкой обороны. Еще один залп трассирующих. Еще. Ответили и фашисты. Началась артиллерийская дуэль. Кто кого. Тут уж требуется мастерство от всех: и от командира, и от наводчика, и особенно от умения артразведчика засечь место вражеской батареи. Со свистом и порханьем, будто распарывая ночное покрывало, проносились в вышине снаряды. Небо становилось светлее. А землю еще окутывал полумрак. Но постепенно и он сдавался. Сквозь пелену дождя стали проступать очертания кустов, отдельных деревьев.