Там, впереди

«Однако кобыла — другое дело, — утешал он сам себя. — Кобыла — она живое существо, а машина что? Металл… Ему все равно!»

Затем он зашел в гараж. Новая «Победа» глянула на него чистым стеклом фар в никелированном ободке, глянула отчужденно, словно еще не признавая. И запах у нее был чужой — не теплый запах масла и бензина, а краски, металла, резины. Подумав, шофер стал по привычке пробовать скаты, ткнул носком сапога в новую, с четким рисунком резину колеса:

— Ишь ты, с иголочки все! А вот посмотрим, как ходить будешь… Это тебе не по асфальту красоваться!..

Машина с достоинством покачнулась, будто обнаруживая сильный, но незлобивый характер. Шофер постоял еще минуты две и вышел, унося с собой ее неуловимо тревожный запах. У ворот нос к носу столкнулся с завхозом, вечно хмурым и озабоченным сухопарым человеком, которого недолюбливал за постоянные придирки и нравоучения.

— Дорвался? — ядовито прищурился завхоз. — Предупреждаю: ударишься в лихачество — за поломки своим карманом ответишь… В бюджете и статьи такой не будет!

— Что ты брюзжишь? Завидно, что ли?

— Чему завидовать-то? Меня, когда надо было, на самолете возили…

Это была правда. Его однажды на парашюте выбросили в Брянские леса для установления связи с одним из партизанских отрядов. Он проваливался в болото, был ранен, но добрался по назначению и задание выполнил. После возвращения с фронта он был избран завхозом, и его страстью стала экономия в хозяйстве. Он не любил шоферов за то, что они вводили в лишние расходы, и ходил расстроенный даже тогда, когда надо было выдавать продукты по трудодням. Он все понимал разумом, но дурного настроения перебороть не мог.

Глядя в хмурое лицо завхоза, шофер усмехнулся:

— Я так думаю, Виктор Викторович, что скоро лучшие колхозы будут самолетами премировать… Председатель будет прямо в Москву с отчетами летать… И тогда ты помрешь от жадности: им, самолетам, бензин первосортный, высокооктановый нужен и масло особое… Прикинь!

— Моя жадность в твой карман рублем оборачивается, — обидчиво буркнул завхоз. — С такими щедрыми, как ты, пиво хорошо в компании пить, а не хозяйство поднимать.

Завхоза окликнули, он ушел. Шофер остался один, и к нему снова вернулось странное ощущение грусти и тревоги. Он открыл дверцу «эмки», поставил постоянный газ, завел ручкой и тронулся со двора. На улице он перевел машину на третью скорость, подпер рычаг скоростей березовой, отполированной от долгого употребления рогулькой, миновал околицу и повернул в поля.

Стояла первая треть апреля. Снег почти сошел, в колеях ветер морщил синюю воду, но земля еще не протаяла, и машина шла легко, разбрызгивая жидкую грязь. Солнца не было, но над буграми трезвонили жаворонки, в сизой дымке крутились дальние рощи. По межникам у обочин спотыкалась и окуналась в воду старая, почти коричневая трава, словно сама спешила поскорее уйти в землю, и шоферу подумалось: «Тоже отжила свое, смене место уступает!» Дорога по длинному, трехверстному склону поднималась на холм, и от этого казалось, что там, дальше, она катит прямо по белым ухабистым облакам. В одном месте весенний ручей выел в глине ложбинку; шофер не заметил ее сразу, а когда спохватился, «эмка» уже забуксовала. Раз десять пытался он вырвать машину, раскачивая ее вперед и назад, но из этого ничего не получилось. Он отер пот со лба и закурил, собираясь взяться за лопату. В это время с холма, как с облаков, скатился новый горьковский грузовик, и шофер, увидев бедствующего собрата, затормозил и выскочил из кабины. Молодой, с густым русым чубом, весело выбившимся из-под кепки, он критически осмотрел «эмку», обошел ее кругом и даже для чего-то постукал ногтем по капоту.

— Старикам везде у нас почет! — засмеялся он, проделав эту процедуру. — Не тянет?

— Не берет.

— Ну, это мы сейчас… А дилижанс-то и пожалеть пора, небось все кости скрипят. Такой машине, если по закону, персональную пенсию надо выплачивать, а не по грязи ее гонять!..

Иван огорчился. Он давно уже замечал среди молодых шоферов это несколько пренебрежительное отношение к машинам старых марок и всегда при этом раздражался. Ему казалось, что машины им нужны не столько для работы, сколько для форса, они не чувствуют их характера и не привязываются к ним сердцем. А ведь любят же люди свой дом, свой палисадник, свою даже поношенную одежду, и не потому только, что это собственная, а и потому, что во все это вложена частица жизни, труд, думы, надежды. Кроме того, он помнил, с каким мучительным трудом создавались у нас вначале машины, с какими поисками совершенствовались. Первая машина на селе была праздником, за ней шли стар и млад, и шофер в то время пользовался редким и совершенно исключительным уважением, во мнении девчат он уступал только летчику. И сам Иван, водивший до войны полуторку, занимал на гулянках видное место и женился на красивой и хорошей девушке, составившей его счастье. А нынче вот такие молодые лихачи с чубами роняют профессию шофера, из-за таких, видно, вошло в обиход бранное и обидное словечко «левак»…