– Давай так, – сказал он, поставив чашку на стол, – ты скажешь мне, что хочешь за информацию, и покажешь ещё что-то. А я скажу тебе, подходит ли мне твоя цена.
– Моя цена – не только деньги, – Салах покачал головой, – так случилось, что я человек, который хочет уйти на тот свет с чистой совестью… насколько это ещё возможно. Чтобы не было страшно принять суд Всеблагого. То, что у меня есть, касается больших людей Аль Джазиры, людей, которые сейчас мутят воду и мешают её с кровью. Я отдам тебе всё… за разумную цену… когда узнаю, что ты хочешь с этим делать и что это будет значить для людей на Острове.
– Ты махдист? – вдруг прямо спросил его Амин.
Салах поколебался только секунду.
– Нет.
Густые брови Амина изогнулись домиком.
– Ты же родился на земле, подарившей всему миру Избранного Воздающим, – произнёс он с нарочитым благоговением, настолько нарочитым, что сомнения в его ироничности не оставалось, – как же вышло так, что Его слово прошло мимо тебя?
– Да вот вышло, – коротко ответил Салах.
Амин задумчиво побарабанил пальцами по столику, потом взял чашку и сделал ещё глоток.
–
– Верно, – кивнул Салах.
– Тогда ты перебросишь мне то, что показывал, – Амин потянулся к висящей на поясе сумке, расстегнул и вытащил наладонник.
Конечно, тот был последней модели – с модным матовым корпусом и тиснёным значком на крышке. Он одним щелчком пальцев открыл крышку.
– Вот сюда. Деньгами не обижу. Плачу, конечно,
Одно условие. У таких всегда условия – они без них шагу не ступят. Не то чтобы он ожидал другого, но ведь сейчас речь не о тахрибе, не о порченном заморском продукте. Салах невольно потянулся к сумке, в которой лежал его наладонник. Исчезнуть не поздно даже сейчас – уж в этом муравейнике труда не составит, и никто его не найдёт, ни влиятельные люди из
Обычный гам города спал к вечеру, в автобусе ехали в основном усталые работяги, которые возвращались из богатых районов Суса и Монастира в родные трущобы Херглы. Они не обращали внимания на Салаха, да он и не выделялся никак на их фоне. Настолько, что тоже держал руку на своей поясной сумке – он за эти недели и так потерял немало, не хватало ещё обогащать какого-то карманника.
Неожиданно сумка завибрировала, как будто туда заполз огромный жук, и он вздрогнул. Потом сообразил, что это вибросообщение на наладоннике – звук-то он отключил. Неужели этот «Амин» так быстро сориентировался? Салах зевнул и нарочито небрежно скользнул глазами вокруг – рядом с ним клевал носом чернокожий парень с заплетёнными в косички волосами, сзади (он не оборачивался, осторожно скосив глаза) двое мужчин средних лет в цветастых алжирских рубахах тихо переговаривались на каком-то берберском диалекте. Никого, кто мог бы с любопытством заглядывать в переписку. Но осторожность никогда не помешает. Салах прислонился к трясущемуся окну, делая вид, что смертельно устал, вытащил устройство, держа его так, чтобы его видел только он.
На экране мигал огонёк маль-амра. Пишет неизвестный – тот, чьё имя не было забито в память устройства. Чувствуя, как что-то кольнуло под ложечкой, Салах провёл пальцем по экрану. С анонимного номера мог, конечно, написать этот «Амин» или один из его друзей, да что-то сильно быстро для них. Что ж, не прочитать – не узнать. Он ткнул ногтем в окошко.
– Салам,
– Почему ты сменил номер? – наскоро набил ответ Салах.
– Жизнь заставляет крутиться. А долго держаться за один номер или одно жилье сейчас опасно. Ты же Марсалу хорошо знаешь?
– Немного, – Салах почти не сомневался, что его собеседник – это Абдул, но что-то его неуловимо беспокоило.
– И Старого Башмачника знаешь?
– В Марсале много старых башмачников.
– Теперь на одного меньше. Смотри.
На экране появилась картинка, и Салах тихо ахнул. Это был снимок экрана со странички местных новостей. «Найден мёртвым… резко выросшая преступность… семья и друзья оплакивают…» Уже не оставалось сомнений, но он всё равно нажал, увеличивая изображение. Так и есть – не ошибся. Старина Гулям, да смилостивится Аллах над его грешной душой. Он был хитёр, но нашёлся и кто-то хитрее.