Там, где дует сирокко

Решившись, он потянулся к ящику стола, отодвинул его, взял сигаретную пачку, потянул за краешек и вытащил маленький съёмный диск. Второй номер. Ну, а чем он хуже остальных? Это всё-таки должно подстраховать (мелькнула мысль, что и у Гуляма была вторая, а может, и третья карта с фальшивым номером, но его это не спасло).

Несколькими привычными движениями он вставил диск в отверстие наладонника, и экран мигнул. Теперь и имя его, и номер в Зеркале не определить – по крайней мере, хочется на это надеяться.

Осторожно ударяя ногтем по экрану, вывел имя «Амин», написанное по-французски, открыл окошко разговора и, поколебавшись пару секунд, принялся писать.

Таки с Таонгой что-то не так, сейчас Салах был почти уверен в этом. Тогда, в Марсале, она кинулась в бегство с ними, до дрожи напуганная перспективой столкнуться если не со Стражей Зеркала, то с личными ассасинами шейхов. Но сейчас она хитрит и что-то скрывает. Всплывали в голове картинки – её поведение на этом островке, как его, Фавиньяне. И в море. Всему этому есть объяснение и, наверное, даже простое – несмотря ни на что та нашла способ поддерживать связь через Зеркало с… а вот с кем?

Салах неторопливо шагал по залитой пронзительно-ярким светом улочке, даже не морщась от раскалённых солнечных брызг, и несмотря на жару чувствовал удивительное умиротворение. Для детей Африки нет лучшего края на свете, чем, собственно, Африка. С тех пор, как он сошёл на землю Магриба, ему даже дышаться стало как-то по-другому. Конечно, Хергла, где они остановились – небольшой прибрежный городок, поглощённый разросшимся гигантом-Сусом – мало напоминала Тиджикжу его детства, затерянный среди песков оазис времени. Здесь уже очень ощущалось дыхание перемен последних десятилетий. Четырёх-пятиэтажные дома кремового или песочного цвета, выстроенные, наверное, сразу после Большой войны, местами сильно нуждались в ремонте. Оббитые углы, облезшая штукатурка, черная паутина надписей (он вспомнил, как называли такие вещи назрани – graffitti) на порядком безграмотном фусха и местами – латинским шрифтом, по-французски или на Аллах ведает каких африканских языках. Здесь осели «перемещённые» – те, кого большие перемены сорвали с их мест и принесли на побережье моря. Почти исключительно африканцы: малийцы, суданцы, жители Чада, даже Нигерии и Бенина. Собственно, сейчас по этим улочкам уже бегают их дети…

Словно подтверждая его мысли, мимо него прошествовали три чернокожих подростка, одетые в мешковатые балахоны и такие же штаны. Да уж, древняя красота тунисской одежды здесь сейчас точно будет редкостью. Впрочем, в самом Сусе или Монастире ещё хватает модников в расшитых джеббах.

Его мысли вернулись к Таонге. Она там, в Марсале, называла себя «истинная дочь Африки» и была таковой известна среди городских махдистов, но он не обольщался. Истинная дочь Африки очень ценила тот скромный комфорт, который давала ей земля назрани, пускай и низведённых до статуса «старых людей». Настоящая Африка ей бы не понравилась, и она явно это сознавала, ибо никогда не пыталась туда вернуться. Зато своим местом в Марсале она дорожит. Насколько сильно? Не обманулся ли он, взяв её с собой? Что с ней теперь делать? Что делать со всеми остальными? И что делать вообще?