Там, где ангелам нет места

Однако положение мужчин не отличалось, ибо они ходят тенями среди девушек. Многие попадались в обносках, босые на ледяной земле и асфальте. Лики отражали сущность изнеможения и маску застывшей боли, словно это рабы,… но ведь это и есть рабство. Как считала добрая часть всех феминисток – «рабство, принижение и боль – вот три состояния, когда мужско-ориентированный гендер не угнетает. А если он не угнетает, значит, таковым должно быть его существование, ибо на этом будет покоиться равенство».

В нескольких десятках метров от Эрнеста, у самого дома, в клетках жил мужчина. У его ног валялась алюминиевая миска, наполнена застывшей на морозе баландой. Бедолага постоянно трясся и стонал, как будто он пёс, а не человек. Ещё пара часов и он в конец околеет.

Эрнест, ведомый негодованием, повернул голову в другую сторону, и вновь его накрыло отвращение. У одноэтажного широкого дома, стояли в ряд мужчины, с цепями и яром на шеи. Цепи приковывались к большому камню, а на шеях висели таблички с ценником. Полтора феминца, один феминц… Непомерно дёшево, если учитывать, что феминцы и федералы практически одного номинала. Эрнест покопался в памяти и вспомнил, что примерно столько же стоит его завтрак в парламенте.

Негодование, отвращение, тошнотворные ощущения снова обурили душу парня. За дни работы в парламенте он смог побороть свои чувства, но при виде истинного «равенства» между мужчиной и женщиной, злоба и гнев снова брали верх в сознании и душе депутата.

И чем дальше в Актирию, тем больше становилось «истинно свободных женско-ориентированных гендеров, уравнённых в правах с мужчинами» и самих «мужчин, которые больше не посмеют угнетать женщин». Ценники на шеях, клеймо обладательницы, клетки и конуры, цепи и кандалы: всё это становилось только началом, лёгким преддверием перед ужасающей действительностью.

Все три километра пути, взирая на помпезность жизни «угнетаемого пола», Эрнеста брал святой гнев и хандра бессилия. Он стал свидетелем того, как худощавый парень, осмелился поднять взгляд на свою хозяйку, но та его громогласно и с пеной у рта обвинила в том, что он собирался её домогаться и умозрительно эксплуатировал. Взяв толстенный кнут, она стала бить точно в цель. Через минуту побоев мужчина ослеп на один глаз и пал без сил на холодный снег, свернувшись калачом у дома, держа окровавленный лик.

Но время шло, и группа всё ближе подходила к великолепному дворцу, возвышающемуся на пятьдесят метров вверх, проминая души своей монументальностью и величественностью. Его окружал внешний двор, набитый солдатками, окружённый десятиметровой стеной, где только один вход и один выход.

– Открывайте! – встав у двери, воскликнула кураторша. – Пришли парламентарии-проверяющие.

Мощные врата, выполненные из стали, украшенные безумными узорами и символикой, с металлическим стоном и плачем материи разверзлись, впустив группу вовнутрь. Эрнест бегло оглядел внешний двор. Но на вид ему попались только группы солдаток с оружием наперевес, стойки с оружием, манекены для тренировок и прочие атрибуты военной касты, покоящиеся на расчищенной от снега каменной плитке. Пройдя ещё два десятка метров, депутат взошёл на высокую лестницу, по крыльцу, подступивши прямо к огромным резным деревянным воротам. Через секунду они распахнулись, пропуская гостей.

Внутреннее пространство крепости приводит в состояние эстетического восторга, ибо «Приёмный Двор» не мог быть похож на захолустье. С четырёх сторон окружали деревянные стены, в которых копошатся служанки и рабы, обслуживая элиту, а на самих фортификационных постройках службу несут стражницы, незаметно передёргивая затворы. Со стен свешивались десятки лиловых флагов, мотив которых ясен и понятен. Открытое небо над головой и отсутствие крыши только усиливали ощущение вольностей. Пол под ногами стелился брусчаткой, издавая каменное треньканье при каждом соприкосновении каблуков.

Однако самое примечательно таилось впереди. На огромном золотом троне, утеплёнными мехами и системой подогрева, со ступенями к нему, восседало нечто похожее на человека. Тучное, размазанное в пространстве существо смотрело на вошедших. При каждом вздохе содрогалось множество участков непокрытого тела, словно оно состоит из холодца. Заплывшие жировыми волнами обвисшие ноги, руки, словно распухшие от ультра агрессивной бубонной чумы руки, накрашенные губы, и проступающие на шести подбородках волосы вживлённой бороды. А на голове переплетались в косы сальный и блистающий седой волосяной покров. Одеждой для такого существа служит небольшая мантия, слегка затворяющее смуглое кожаное покрытие.

– Господи, из какого музея этот мамонт сбежал? – Отпустил шутку один из наёмников.