Талтос

Пламя взлетело к небу и тут же начало угасать, открыв взглядам столб, тлеющую гору древесины и обгоревшие плоть и кости, недавно бывшие грациозным созданием старше и мудрее меня.

В долине было тихо. От моего народа остались всего пятеро мужчин, давших обет безбрачия.

Жизни, продолжавшиеся многие века, были уничтожены. Отрубленные руки и ноги, головы, изуродованные тела валялись вокруг.

Люди-христиане плакали. Мы плакали.

«Проклятие Доннелейту — так она сказала. Проклятие. Но, Жанет, моя милая Жанет, — думал я, — что еще может с нами случиться?»

Я упал на землю.

В то мгновение я больше не хотел жить. Я не хотел страданий и смертей и даже самых лучших стремлений, если они превращали все в руины.

Подошли монахи и подняли меня на ноги. Мои последователи воззвали ко мне. Я должен пойти, сказали они, и увидеть чудо, случившееся, перед тем как были разрушены и сожжены башня, некогда служившая домом Жанет, и те, что стояли рядом с ней.

Они потащили меня туда, ошеломленного, лишившегося дара речи, и наконец я начал понимать, что старый источник, давно уже пересохший, внезапно вернулся к жизни: из земли снова била чистая вода, пробивая себе дорогу по древнему сухому руслу между пригорками и корнями деревьев и теряясь в зарослях диких цветов.

Чудо!

Чудо… Я задумался. Следовало ли мне говорить о том, что этот источник иссякал и возрождался много раз за столетие? Что эти цветы цвели и вчера, и за день до этого, потому что земля здесь была достаточно влажной, так как источник уже пробивался на поверхность и вот теперь прорвался?

Или мне следовало сказать: «Воистину чудо!»

И я сказал: «Это знак».

«На колени все! — воскликнул Ниниан. — Искупайтесь в святой воде! Смойте кровь тех, кто не захотел принять милость Божию и теперь обречен на вечные муки!»

Жанет будет вечно гореть в аду, в костре, который никогда не погаснет, и я продолжал слышать ее голос, проклинавший меня…

Я содрогнулся всем телом и едва не потерял сознание, но опустился на колени.

В душе я знал, что новая вера должна захватить меня целиком, поглотить всю мою жизнь — или я пропаду навеки!

У меня не было больше надежд, не было мечтаний; у меня не было слов и не было сил желать чего-нибудь. Это должно было меня спасти, или мне пришлось бы умереть прямо здесь, по собственной воле, чтобы никогда больше не говорить, не двигаться, не пробовать молока…

Я почувствовал, как мне в лицо плеснула холодная вода, как она потекла по моей одежде. Другие Талтосы подошли ближе. Они тоже купались. Монахи запели неземной красоты псалмы, которые я слышал на Айоне. Мой народ, человеческие существа Доннелейта, плакали и печалились, стремясь к некому великому освобождению, и тоже пели на старый лад, повторяя строки после монахов, пока все голоса не слились воедино, славя Господа.

Нас всех крестили во имя Отца, и Сына, и Святого духа.

После этого клан Доннелейта стал христианским. Весь, кроме пятерых Талтосов.

Еще до наступления следующего утра были найдены еще несколько Талтосов, в основном очень молодых женщин, которых прятали в своем доме двое недавно родившихся мужчин, и они видели из дома всю трагедию, включая казнь Жанет. Всего их было шестеро.

Люди-христиане привели их ко мне. Они не желали говорить, не принимали и не отвергали Христа, а просто в ужасе смотрели на меня. Что мы должны были сделать?

«Пусть уходят, если хотят, — сказал я. — Отпустите их из долины».

Никому больше не хотелось крови и смертей. А юность и невинность как будто создали щит вокруг найденных Талтосов. Как только новообращенные отступили назад, эти Талтосы убежали, ничего не имея на себе, кроме одежды, прямиком в лес.

В последовавшие затем дни мы, пятеро мужчин, что остались в живых, завоевали благосклонность людей. В лихорадке новой веры они благодарили нас за то, что мы принесли им веру в Христа и почитали за данный нами обет целомудрия. Монахи день и ночь напролет готовили нас к посвящению в сан. Мы размышляли над священными книгами и непрерывно молились.

Мы начали возводить церковь — огромное строение из камней без известки в романском стиле: с арочными окнами и длинным нефом.

А я лично возглавил процессию к старому кругу, где мы стерли все символы давних времен и вырезали на камнях новые, из Евангелий алтарной книги.

Там была рыба — символ Христа, голубка — символ апостола Иоанна, лев, символизирующий Марка, бык — символ Луки и человек — символ Матфея. С увлеченностью Талтосов мы высекали на плоских камнях библейские сцены в том самом стиле, в каком они были изображены в книге: весьма затейливо, со множеством украшений.

То было нечто вроде краткого перерыва, во время которого к нам вернулось подобие прежней лихорадки, когда-то охватывавшей нас на равнине Солсбери. Но теперь нас осталось всего пятеро — пятеро тех, кто отрекся от собственной природы, чтобы угодить Богу и людям-христианам, пятеро, на которых возложили роль святых в обмен на жизнь.

Но в нас затаился мрачный ужас. Как долго будет продолжаться это затишье? Не свалит ли нас с пьедестала даже малейшая ошибка?