Талтос

Я тоже хотел этого и совершил ужасную ошибку, приняв совет Колумбы. Я забыл, что все мои знания были истиной.

Там, на Айоне, я принял веру Христову. Меня крестили, моих сыновей тоже. Но для меня и моих сыновей это было просто церемонией. Там, на острове, вдали от туманов горной Шотландии, мы стали Талтосами-христианами.

Целые дни я проводил в том монастыре. Я читал все имевшиеся там книги, я был очарован рисунками и очень скоро принялся их копировать. Конечно, получив официальное разрешение. Я скопировал Псалтырь, потом Евангелие, изумляя монахов своей одержимостью, типичной для Талтоса. Я часами рисовал яркими красками странных существ, иногда веселил священников, читая отрывки стихов, которые копировал. Им нравился мой хороший греческий и латынь.

Какая еще община могла больше походить на общину Талтосов? Монахи словно дети, как мне казалось, отказывались от самой идеи запутанной взрослой жизни, чтобы служить настоятелю как своему господину и тем самым служить самому Господу, распятому Христу, умершему за них.

То были счастливые, очень счастливые дни.

Постепенно я начал понимать, чего именно искали в христианстве многие языческие вельможи: абсолютное освобождение от всего! Все мои страдания приобретали смысл в свете страданий мира и миссии Христа, пришедшего, чтобы спасти нас от греха. Все несчастья, которым я был свидетелем, служили только тому, чтобы очистить мою душу и подготовить ее к этому моменту. Моя чудовищность, как и чудовищность всех Талтосов, могла быть принята этой церковью: она принимала всех, кто входил в нее, независимо от расы. Это была полностью открытая вера, и мы могли бы принять крещение, как любое человеческое существо, и принести обеты бедности, целомудрия и послушания.

Строгие правила, которые даже мирянина приводили к чистоте и ограничениям, могли помочь нам сдержать нашу ужасную потребность размножаться, нашу ужасную приверженность к танцам и музыке. Но музыку мы при этом не потеряли бы и при всех ограничениях монастырской жизни, которая для меня в тот момент была синонимом жизни христианской, могли всегда петь наши самые великие и самые радостные песни.

Если бы эта церковь приняла нас, заключила в свои объятия, все наши прошлые и будущие страдания могли обрести смысл. Наша истинно любящая натура могла бы процветать. И не потребовалось бы больше никаких ухищрений. Церковь не позволила бы старым ритуалам властвовать над нами. А те, кто, как я, прожил немало лет, стал свидетелем гибели многих молодых соплеменников и потому страшился рождений, могли бы принять обет целомудрия.

Это было идеально!

Вместе с небольшой группой монахов я вернулся в долину Доннелейт, собрал весь свой народ и сказал, что мы должны принести обет преданности Христу. В долгой речи, не слишком быстрой, чтобы мои друзья-люди могли меня понять, я страстно говорил о мире и гармонии, которые к нам вернутся. Упомянув о вере христиан в конец света, я объяснил, что с его наступлением весь этот ужас прекратится. Потом я рассказал им о рае, который представлял себе похожим на нашу утраченную землю, разве что там никто не должен будет желать заниматься любовью, зато все смогут петь вместе с хором ангелов.

Мы все должны немедленно признаться в своих грехах и подготовиться к крещению, говорил я. Тысячу лет я был их вождем, и они должны следовать за мной. Что лучше христианства я мог бы предложить своему народу?

Закончив речь, я отошел в сторону. Монахов переполняли чувства, как и сотни Талтосов, собравшихся в долине вокруг меня.

И сразу же начались горячие дискуссии, которыми мы славились: бесконечные обсуждения на человеческом языке с добавлением коротких историй и воспоминаний о том, что могло иметь отношение к теме. Но все мнения сводились к одному: мы можем принять Христа. Ведь он был Добрым богом, нашим богом. Души соплеменников точно так же открылись навстречу Христу, как моя собственная.

Очень многие сразу объявили о своей вере. Другие потратили день, вечер и ночь, изучая принесенные мною книги и обсуждая услышанное. Кое-кто с беспокойством шептал, что целомудрие полностью противоречит нашей натуре и что мы никогда не сможем жить в браке.

Тем временем я отправился к людям, обитавшим в Доннелейте, дабы проповедовать новое учение. Монахи отправились со мной. Мы созвали все кланы долины.

На этом огромном собрании среди камней сотни людей заявили о своем желании прийти к Христу, а некоторые даже признались, что уже приняли христианскую веру, однако ради собственной безопасности держали это в тайне.

Я был бесконечно поражен этим, в особенности когда обнаружил, что некоторые человеческие семьи уже в течение трех поколений были христианами.

«Как они похожи на нас! — подумал я. — Хотя и не подозревают об этом».

Казалось, все уже были на грани обращения. И множеством голосов мы просили монахов начать крещение и благословение.

Но тут одна из великих женщин нашего племени, Жанет, как мы ее называли, — это имя встречалось часто в те времена, — выступила против меня.