Талтос

— Куда отнести детку к пяти часам? — вдруг спросил доктор, приходя в чувство и думая о том, что только что крикнула старая женщина. — Вы же не собираетесь прямо теперь выносить дитя на улицу ради крещения?

— Поспеши, Мэри-Джейн!

— Поднять якорь! — закричала Мэри-Джейн, отталкиваясь шестом от ступеней.

Доктор быстро прыгнул в лодку, разбрызгав воду на дне пироги, а та резко качнулась, ударившись сначала о перила лестницы, а потом о стену.

— Ладно, ладно. Только не так быстро, хорошо? Позвольте мне добраться до суши и не утонуть в этом болоте. Вас это не слишком затруднит?

Клик-клик-клик.

Дождь слегка утих, слава богу. И даже солнце чуть-чуть проглянуло сквозь тяжелые серые тучи — ровно настолько, чтобы осветить падавшие капли.

— Ну а теперь, доктор, возьмите это, — сказала Мэри-Джейн, когда доктор уже садился в машину.

Это был толстый конверт с банкнотами, и, насколько мог понять доктор, заглянув внутрь и пошевелив деньги большим пальцем, все это были новенькие двадцатки. На взгляд выглядело так, будто в конверте лежала целая тысяча. Мэри-Джейн захлопнула за ним дверцу и обежала машину вокруг.

— Да, но это слишком много, Мэри-Джейн, — сказал доктор, а сам уже думал о машинке для прополки сорняков, газонокосилке, новеньких электрических садовых ножницах, телевизоре «Сони» и не видел ни единой причины к тому, чтобы вносить эти деньги в декларацию о доходах.

— Ох, заткнитесь и просто берите, — огрызнулась Мэри-Джейн. — Вы вышли из дома в такую погоду, что вполне все заработали!

И снова ее юбка поползла вверх по бедрам. Но Мэри-Джейн и в сравнение не шла с той огненной красоткой наверху. Каково это было бы — прикоснуться к такому чуду? Всего на пять минут… К такому юному, стройному, свежему и прекрасному. И с такими длинными-длинными ногами!

«Ладно, уймись, старый дурак, ты себе сердечный приступ заработаешь…»

Мэри-Джейн подала машину назад, колеса зашуршали по влажным ракушкам, усыпавшим дорогу, а потом она проделала опасный поворот на сто восемьдесят градусов и погнала лимузин по уже знакомым рытвинам.

Доктор еще раз оглянулся на тот дом, на огромную груду гниющего дерева, возвышавшуюся над кипарисами, где в полузатопленные окна лезла тина, а потом стал смотреть на дорогу впереди. Боже, он был рад убраться отсюда.

А когда он вернулся домой и его маленькая женушка Эйлин спросила: «Что ты видел там, в Фонтевро, Джек»? — что он мог ей рассказать. Уж точно не о трех самых красивых девушках, каких он только видел. И не о толстой пачке двадцаток в кармане.

Глава 28

Мы придумали для себя некое человеческое тождество.

Мы «превратились» в некое древнее племя и назвали себя пиктами. Мы были высокими, потому что пришли из северных земель, где все люди вырастали высокими, и мы хотели жить в мире со всеми, кто не станет нас беспокоить.

Конечно, нам пришлось совершать это превращение очень постепенно. Сначала пустили слухи. Потом был период выжидания, в течение которого никаких чужаков в долину не допускали. Потом изредка стали разрешать забредать в нее путешественникам и от них набирались весьма ценных знаний. Потом мы решились сами выйти за пределы долины, называя себя пиктами и предлагая дружбу тем, с кем встречались.

Со временем, несмотря на легенды о Талтосах, которые продолжали жить и получали новый импульс каждый раз, когда ловили какого-нибудь несчастного Талтоса, мы преуспели в своем обмане. И наша безопасность возрастала благодаря не укреплениям, а нашему медленному слиянию с обществом человеческих существ.

Мы были гордым и нелюдимым кланом из долины Доннелейт, но другие могли воспользоваться нашим гостеприимством, если приходили в наши круглые башни. Мы не слишком много говорили о своих богах, не поощряли вопросов о нашей личной жизни или наших детях.

Но мы жили как аристократы: соблюдали законы чести и гордились своей землей.

Такая стратегия дала хорошие результаты. И когда вход в долину наконец был открыт, к нам пришло новое знание, впервые прямо из внешнего мира. Мы быстро научились шить и ткать. Ткачество стало ловушкой для склонных к крайностям Талтосов. Мужчины, женщины — все мы умели ткать и могли заниматься этим дни и ночи не в силах остановиться.

Излечиться можно было только так: нужно было оторваться от станка и заняться каким-то новым ремеслом… Мы научились работе с металлами и на какое-то время ею заболели, хотя никогда не выковывали ничего крупнее монеты, да еще наконечников для стрел.

У нас появилось письмо. Какие-то другие люди добрались до побережья Британии и в отличие от неотесанных воинов, разрушивших наш мир на равнине, писали что-то на камнях, на табличках и на овечьих шкурах, которые сначала обрабатывали так, что те становились гибкими и прекрасными на вид и на ощупь.

Те письмена на камнях, табличках и свитках пергамента были греческими и латинскими. Мы переняли навыки от наших рабов, как только поняли чудесную связь между символами и словами. А позже узнали многое от странствующих ученых, приходивших в нашу долину.