Талтос

Катастрофа носила чисто природный характер. Позже люди стали говорить, что это римляне или пикты прогнали нас с нашего острова. Но ничего подобного не было. В утерянной земле мы ни разу не видели человеческого существа. Мы не знали других народов. Мы знали только самих себя.

Мощный сдвиг земли заставил наш остров содрогнуться и начать распадаться на части. Все началось с легкого дрожания почвы и облаков дыма, затянувших небо. Гейзеры начали ошпаривать нас. Озера и пруды стали слишком горячими, чтобы пить из них. Земля качалась и стонала и днем и ночью.

Многие Талтосы умирали. Рыба в озерах была мертва, птицы покинули утесы. Мужчины и женщины уходили в разные стороны в поисках спокойного местечка, но ничего не находили, и некоторые прибегали обратно.

Наконец, после множества смертей, весь наш народ принялся строить плоты, лодки, долбленки — кто что мог, чтобы отправиться в путешествие к земле лютого холода. У нас не оставалось выбора. Нашу землю трясло все сильнее, с каждым днем ситуация становилась все более угрожающей.

Не знаю, сколько Талтосов остались там. Не знаю, сколько покинули остров. Дни и ночи напролет все строили суденышки и отправлялись в море. Мудрые помогали тем, кто был поглупее, — так мы на самом деле отличали молодых от старых, — и примерно на десятый день, как я могу подсчитать теперь, я тоже отправился в путь — с двумя моими дочерями, двумя мужчинами, которых я любил, и одной женщиной.

И уже в зимней стране, в тот день, когда я увидел, как моя родина погружается в море, по-настоящему началась история моего народа.

Именно тогда начались испытания и несчастья, истинные страдания, и тогда впервые родилась идея доблести и жертвенности. Это было начало всего того, что человеческие существа считают священным, что может быть получено лишь с трудом, после борьбы. Постепенно усиливалась идеализация блаженства и совершенства, а такое может родиться в умах только тогда, когда рай утрачен окончательно.

С высокого утеса я увидел, как великий катаклизм достиг своего завершения: остров раскололся на части и ушел под воду. Именно оттуда я увидел, как гигантские волны набросились на подножия утесов и холмов, ворвались в потайные долины и затопили леса…

Злой бог торжествовал, говорили те, кто был со мной. И впервые песни, что мы пели, и истории, что мы декламировали, превратились в настоящий горестный плач.

Должно быть, стояло лето, когда мы сбежали в зимнюю землю. И было по-настоящему холодно. Вода, что плескалась у берегов, была почти ледяной, Талтосы могли с легкостью потерять в ней сознание. Мы быстро поняли, что эта вода никогда не бывает теплой.

Но дыхание настоящей зимы оказалось таким, что мы и вообразить не могли. Большинство Талтосов, сбежавших с утраченной земли, умерли в первую же зиму. Некоторые из оставшихся отчаянно пытались восстановить прежний порядок жизни. Но поскольку мы на самом деле не догадывались, что холода вернутся снова, то и следующей зимой многие погибли.

Думаю, лишь на третий или четвертый год мы уловили смену сезонов. Те самые первые годы были наполнены чудовищными суевериями, бесконечными разговорами и рассуждениями о причинах нашего изгнания из родной земли, о том, почему снег и ветер явились, чтобы убить нас, и отвернулся или нет от нас Добрый бог.

Мой дар наблюдения и создания разных вещей сделал меня безусловным лидером. Но и все наше племя быстро училось таким вещам, как свежевать мертвых медведей и других крупных животных, а потом делать теплую одежду из их пушистых шкур. Ямы в земле были определенно теплее пещер, а с помощью рогов мертвых антилоп мы выкапывали глубокие подземные дома для себя, накрывая их стволами деревьев и камнями.

Мы знали, как добывать огонь и очень скоро стали искусны в этом, поскольку теперь не находили свободно горевшего огня, просто выбивавшегося из-под камней. Разные Талтосы в разные времена придумывали всяческие колеса, и вскоре мы уже сооружали примитивные телеги, чтобы перевозить еду и больных.

Постепенно те из нас, кто пережил все эти зимы в земле кусачего холода, научились многим важным вещам, которым следовало учить и молодых. Прежде всего требовалось постоянное внимание. А кормление грудью стало вопросом выживания. Все женщины рожали хотя бы однажды, чтобы компенсировать ужасное количество смертей.

Если бы жизнь не была тогда такой жестокой, те времена можно было бы, наверное, рассматривать как период наслаждения творчеством. Я мог бы перечислить многочисленные открытия, сделанные нами.

Вполне достаточно будет сказать, что мы были охотниками и собирателями в самом примитивном смысле, хотя по-прежнему не ели мяса животных, если буквально не умирали от голода. Мы развивались случайным образом и совершенно не так, как человеческие существа.

Наш большой мозг, наша высокоразвитая речь, странное соединение в каждом из нас инстинкта и интеллекта — все это делало нас и более умными, и более неловкими, более проницательными и более глупыми во многих отношениях.