Талтос

Для развлечения женщины так или иначе занимались любовью с женщинами, а мужчины — с мужчинами. Иногда мужчины находили беловолосую красавицу, готовую получать наслаждение. Или один мужчина сближался с несколькими юными девственницами, которые хотели иметь от него ребенка. Развлечений такого рода могла искать и женщина, уже родившая шестерых или семерых детей без тяжелых последствий, или молодая женщина, которая по никому не известным причинам вообще не могла выносить ребенка. Кормление грудью было изысканным удовольствием. Для этого женщины собирались группами, и та, что давала свою грудь, частенько впадала в некий чувственный транс. Да, женщины могли получить абсолютное наслаждение таким способом и достигали пика без каких-либо других прикосновений.

Я не помню, чтобы случались изнасилования. Не помню казней. Не помню продолжительных ссор. Просьбы, споры, множество разговоров и даже некоторые ссоры, как правило, растворялись в обилии песен или слов.

Я не помню дурных характеров или грубости. Я не помню никого необразованного. Каждый ведь рождался, уже зная основные принципы вежливости, доброты, ценность счастья и сильную любовь к удовольствиям и желая, чтобы другие разделяли эти радости и удовольствия, потому что таким образом достигалось счастливое существование всего нашего народа.

Мужчины могли влюбляться в женщин и наоборот. Они могли разговаривать дни и ночи, а потом наконец приходило решение соединиться. Или какие-то доводы выступали против этого.

Женщин рождалось больше, чем мужчин. Так, во всяком случае, говорили. Но на самом деле никто точно не подсчитывал. Думаю, женщин действительно рождалось больше, но они и умирали чаще. Наверное, именно по этой причине мужчины чувствовали к женщинам такую бесконечную нежность: они ведь знали, что женщины, скорее всего, рано умрут. Женщины отдавали силу своих тел. Их лелеяли, ибо они всегда были веселы, радовались жизни и не боялись дарить жизнь. В целом женщины отличались большей непосредственностью, но и мужчинам было свойственно простодушие.

За смертью от несчастного случая обязательно следовало церемониальное соитие с целью замены умершего; и те периоды, когда приходил мор, открывали путь к необузданному спариванию, как будто племя спешило заново заселить свою землю.

Впрочем, недостатка в Талтосах не ощущалось, хотя и перенаселенности не было. Никто никогда не ссорился из-за фруктов, или яиц, или молочных животных. Всего было в изобилии. Там было слишком тепло и спокойно и было множество приятнейших занятий.

Это был рай, это был Эдем, это было то самое золотое время, о котором говорят все люди, время до того, как боги разгневались, время до того, как Адам съел фатальное яблоко, время блаженства и изобилия. Но суть в том, что я это помню. Я был там.

Я не помню какой-либо идеи закона.

Я помню ритуалы: танцы, песни, хороводы. Каждый круг танцоров двигался в сторону, противоположную внутреннему кругу. Я помню мужчин и женщин, которые играли на флейтах и барабанах, даже на струнных инструментах — маленьких, иногда сооруженных из ракушек. Я помню, как мы целой толпой шли с факелами на самые опасные утесы, просто чтобы проверить, сможем ли мы это сделать и не свалиться оттуда.

Я помню картины. Те, кому нравилось этим заниматься, рисовали их на утесах и в пещерах, что окружали долину, и мы иногда могли шагать целый день, чтобы посетить те пещеры.

Считалось неподобающим рисовать слишком много за один раз. Каждый художник сам смешивал для себя краски из почвы, или из собственной крови, или из крови несчастных разбившихся горных коз, овец и из прочих природных вещей.

Через определенные интервалы, насколько я помню, наш народ собирался, чтобы построить хоровод за хороводом. Возможно, собиралось все население острова. Никому не ведомо.

В других случаях мы собирались в небольшие круги, создавая цепь воспоминаний, но это совсем не то, что описывал вам Стюарт Гордон.

Кто-нибудь выкрикивал: «Кто помнит самое, самое давнее?» И кто-нибудь решался начать, рассказывая историю давно ушедших беловолосых, которую он слышал от них в начале своей жизни. Эти истории он теперь и рассказывал, поднося их другим как старейшие, пока кто-нибудь не брал слово и не рассказывал о чем-то, случившемся еще раньше.

Потом и другие могли изложить свои самые ранние воспоминания. С ними могли поспорить, или что-то добавить, или расширить рассказанное. Многие цепи событий могли вот так сложиться воедино и в подробностях.

Это было нечто чарующее: последовательность, длинные периоды времени, связанные видением одного человека или его мироощущением. Это было нечто особенное. Это было, возможно, наше высшее умственное достижение, кроме чистой музыки и танцев.

Такие цепи воспоминаний никогда не были перегружены событиями. Нас интересовали юмор, небольшие отклонения от правил и, конечно, все прекрасное. Мы любили говорить о прекрасных вещах. Если какая-то женщина рождалась с рыжими волосами, мы считали это изумительным событием.