Такой случай

Ее горячая вера в мои силы на минуту приободрила меня.

— Куда же вы посоветуете устроиться мне на работу?

— Вот вы же сказали насчет адвоката. Вот и попытайтесь. А то, что не нравится, — потом понравится. Только не надо быть таким уж чересчур обидчивым.

Нет, все-таки она меня не совсем понимала, и это было горько. Ведь вопрос, где и как работать — даже временно — выходил для меня за рамки своего обычного значения: это был вопрос смысла и счастья жизни.

— Неужели вы не согласны? — спросила Аня.

— Все это не так просто… Но поговорим в другой раз, а сейчас пойдемте домой, а то, кажется, начинается дождь.

Несколько последующих дней я провел в своем углу, валяясь на постели и выходя на улицу только для того, чтобы запастись папиросами. На дворе стояла сентябрьская непогодь: моросил дождь, под ногами хлюпала слякоть. Холодно и неуютно было в комнате, неуютно, холодно было и на душе.

Как-то, накурившись до головной боли, я надел плащ и, стараясь остаться незамеченным соседями, вышел из дома. У меня не было определенного плана, куда идти, и, вероятно, только по четырехлетней привычке я вскоре оказался у трамвайной остановки, сел в вагон и поехал к Савеловскому вокзалу.

У вокзала на кругу, как всегда, позвякивали трамваи, рычали моторы автомашин, гудели автобусы. Выйдя из вагона, я подумал о том, что мне было бы очень легко покончить с собой: просто пойти, не прислушиваясь, вперед… Кто меня пожалеет? Кому моя смерть причинит особую боль? Правда, у меня есть мать, отец, два-три настоящих товарища. Но если я им дорог, они поймут меня, они-то знают меня — я никогда не мирился со своим положением человека, который не видит, я стремился к свету всеми своими силами, и теперь, когда от меня закрыли единственный выход из плена, жизнь моя потеряла смысл, она стала мукой. А ведь если я буду постоянно несчастлив, несчастливы будут и любящие меня.

Я бросил недокуренную папироску. К остановке приближался очередной трамвай.

— Вы на «двадцать шестой»? — вдруг раздался позади меня певучий, похожий на Наташин голос.

— Да, — ответил я механически.

Трамвай резко затормозил. Момент был упущен.

Я снова зачем-то вошел в вагон, потом у зоопарка пересел в троллейбус и через четверть часа был на улице Герцена, возле Наташиного общежития.

С Наташей мы не виделись с весны, как только у меня начались государственные экзамены. После моего возвращения из больницы она дважды приезжала ко мне на Квесисскую. Она внешне как-то притихла, насторожилась и как будто заново изучала меня. Раз, когда Анастасия Ивановна вышла, я попробовал ее поцеловать. Она не противилась — ее губы жгли, — и, странно, с этой минуты она стала для меня еще более далекой. Я искал в душе хоть каплю прежнего чувства, но увы…

«Да, это странно, очень странно и неприятно, — думал я сейчас, подходя к общежитию. — Не допускаю ли я к ней какой-то большой несправедливости?»

Наташа встретила меня радостно.

— Ну, молодой научный работник, как дела? Долгонько, долгонько вас не было, я уж, признаться, не чаяла и встретиться… Ну, что, Алешка, все здорово получилось?

Закурив, я ответил:

— Меня не приняли в аспирантуру.

— То есть как это не приняли?

— Так, не допустили даже к экзаменам.

Радостное возбуждение Наташи мгновенно исчезло. Посадив меня рядом с собой, она взволнованно зашептала:

— Алеша, бог мой, как это может быть? Алеша, я не верю, ты… я… нет, это просто невозможно!

Я наблюдал за ней и за собой как бы со стороны. Так же, как бы со стороны, я отметил, что мне приятно видеть ее волнение. Я коротко рассказал историю своего провала.

Наташа подавленно молчала.

— Ну и вот, — произнес я, заключив свой рассказ, — надо ставить точку.

— Что ж, возможно, ты и прав, Алеша, — словно очнувшись, сказала она. — Это все не для нас… Все-таки мы, наверно, особые, совсем особые и очень несчастливые… Да, ты прав.

Голос Наташи задрожал, в нем послышались слезы.

Я никогда не представлял себе Наташу плачущей. Она вдруг показалась мне той прежней, светлой наивной девочкой. Что-то тяжелое, клокочущее поднялось в моей душе. Неужели же все это было напрасно: мудрость дедушки, старания учителей, радость первой любви, бессонные ночи за конспектами в душной больничной палате? Неужели все минуло без следа? Я стиснул в руке спичечный коробок — он хрустнул, промялся, — я сунул его в карман и встал.

— Не плачь, Наташа, — сказал я почти спокойно. — У меня была просто минута слабости — ты прости. Все-таки мы слишком по-разному относимся к нашему общему несчастью…

Возвратясь домой, я продиктовал Ане два письма. В первом — я сообщал матери, что у меня все в порядке и просил ни о чем не беспокоиться. В другом — для отца, работавшего в то время на крупной стройке во Владимирской области, что с аспирантурой у меня провал, но что я намерен заниматься по программе первого года аспирантуры самостоятельно, чтобы на будущий год сдать не только приемные экзамены, но и две дисциплины кандидатского минимума.

Покончив с письмами, я поехал за книгами в библиотеку. Дома тем временем меня ожидала новая беда.