Такой я была

У меня получилось высвободить руки, но я не знала, что с ними делать. Я бессмысленно размахивала ими, ударяя куда попало. Дурацкие руки. Его тело было твердым, как стена, шлеп-шлеп ладонями – и я снова прижата к кровати. Где тот прилив адреналина, который якобы наделяет людей сверхчеловеческой силой? Тот, что позволяет старушкам поднимать автомобили и доставать из-под них детей? Мне его не хватило, даже чтобы вырваться. Бессмысленная, глупая попытка.

– Прекрати, – предупредил меня он и прижал мои руки к кровати, впился коленями в бедра, всем весом нажал на коленные чашечки, пока не расплющил меня и мне не показалось, что у меня крошатся кости. Тогда я думала, что это больно. Но я еще ничего не знала о боли.

Он дрожал всем телом. У него дрожали руки оттого, что он пытался меня держать, дрожали ноги, потому что он пытался втиснуться между моих ног, расположиться и сделать то, что даже в тот момент я все еще считала невозможным.

– Черт, – прорычал он мне в ухо – в ее ухо, в ее ухо. – Лежи тихо, а то я… давай уже, а то я… богом клянусь, – выдохнул он.

Мне было все равно, как он закончит свою угрозу, потому что это не могло быть на самом деле, этого не происходило, не происходило, не происходило. Это не могло быть по-настоящему. Это кто-то другой; не я. Это кто-то другой. Я пыталась сжать ее ноги. Я правда пыталась – ноги дрожали от напряжения. Но в 2:51 он их раздвинул.

Каркас кровати скрипит, как ржавые качели, покачивающиеся вперед-назад. Стонет, как дом с привидениями. И что-то разбивается, как стекло. Разбивается внутри тебя, и маленькие осколки этого страшного разлетаются и попадают в вены, а по венам – прямо в сердце. Следующая остановка – мозг. Я пыталась думать о чем угодно, о чем угодно, только не о том, как это больно.

Но вскоре боль отошла на второй план, потому что я испугалась, что могу умереть. Мне стало трудно дышать. Я не могла произнести ни звука и не могла вдохнуть. А он так сильно придавил меня своим весом, что казалось, одно из ребер вот-вот переломится надвое и пронзит легкое.

Одной рукой – только одной – он схватил меня за запястья и завел их за голову. Другой вцепился в горло и сжимал его каждый раз, когда я издавала малейший звук. Эти звуки были непроизвольными: я давилась и задыхалась. Такие звуки издает тело умирающего.

Знал ли он, что убивает меня? Мне хотелось как-то сообщить ему о том, что я умираю.

В какой-то момент я, кажется, перестала сопротивляться. Все уже происходило, уже произошло. Теперь неважно. Просто притворись мертвой. Он зарылся лицом в подушку и каждый раз, когда совершал очередной толчок, такой резкий, его глухие сдавленные стоны и кряхтение проникали в наполнитель из хлопка и полиэстера и окольными путями достигали моих ушей, смешиваясь со звуками моего ломающегося тела и воплями в моей голове.

В 2:53 все было кончено. Он отпустил мои руки. Все закончилось, сказала я себе. Когда он вырвал рубашку у меня изо рта, я закашлялась и стала ловить воздух ртом. Он чуть не задушил меня, но не позволил мне даже откашляться. У меня не было права даже на простые реакции. Он зажал мне рот. Запыхавшись, влажно дыша мне в рот, он выпалил:

– Тихо. Заткнись. Заткнись. Слушай. Слушай. – Он схватил меня за лицо и держал его так, что мне пришлось смотреть ему в глаза. Плаза были те же, что и всегда, но теперь они жгли меня и прожигали насквозь. – Тс-с-с, – шепнул он, убирая прилипшие к моим щекам пряди волос. Они намокли от слез, и он убирал их за уши, гладил меня за ушами нежно, как будто это было совершенно естественно и так должно быть.

– Посмотри на меня, – прошептал он. – Никто никогда тебе не поверит. Ты знаешь. Никто. Никогда.

Сказав это, он слез с меня и сел. Поток ледяного воздуха ворвался между нами. Сейчас он уйдет, и все наконец будет кончено. Меня не волновало, что сейчас произошло и что будет дальше – я думала только о том, когда же это кончится. Когда же он уйдет. Если нужно, я буду лежать тихо, буду молчать. Я закрыла глаза и стала ждать. Я ждала. Но он не уходил. Он встал на колени между моих ног и смотрел на меня, на мое тело.

Я и раньше чувствовала себя уродиной. Бывало. Но еще никогда не ощущала себя настолько уродливой, как в тот момент. Никогда я не была такой ничтожной, такой отвратительной и презираемой, как в тот момент, когда он смотрел на меня. Я попыталась прикрыться руками, но он отбросил их и прижал, а потом положил на меня свои руки. Это был еще не конец. Это было продолжение. Я вцепилась в простыню, чтобы лежать неподвижно, как он хотел.

Он даже не держал меня. По крайней мере, физически. Но он держал меня иначе – тем, что сильнее, чем мышцы рук и ног. Я даже перестала ощущать свое тело и боль, но чувствовала на себе его глаза. Он указывал мне на мое уродство, без слов говорил, что больше всего во мне ненавидит, почему я ничтожество.