Так говорил Ихтиандр

…Где-то в старом блокноте с записями о выручках, есть дата – 14 февраля, полтора года назад, миллион раз обчирикана авторучкой, нелепый узор в уголке. Истрепанный листочек, волнистая, соленая на вкус бумага, консервированные слезы. Забытые суммы выручек, вычетов на обед и кофе, зарплата за день, четырнадцатое число, февраль, меня не было неделю, я болел.

– Димон, бля!

Грузчики на бегу здороваются, не снимая перчаток.

– О, Дима…

– Привет, Алмаз.

– Почему так долго не был? Нельзя нам болеть.

Вижу, кто-то маленький, пушистый роется у него в баулах. Грузчики матерятся, телеги еле едут по рыхлому снегу. Я присел на телегу, чпок – открыл баночку, первый затяжной глоток.

– Уфф, хорошо.

– Пектусин, против морщин?

Наташа пришла.

– Давай помогай, расселся.

Меня разглядывают сквозь Алмасовские тряпки, делаю умную морду, будто не замечаю.

– Натаха.

– Шо тебе?

– Да не ори. Кто там у Алмаза?

– Продавца взял, два дня уже работает. Дай мне глоток, осталось у тебя?

– Еще банка есть.

– С ума сошел? Больной называется.

– Как ее зовут?

– Вера или Вероника. Что для вас дама, выбирайте, все размеры есть…

Пошел снег, повалил хлопьями, вышли дворники с лопатами. Приехала милиция, сразу доебались до Мамеда "обув мужской – женский".

– Где паспорт?

– На складе забыл, чэсно.

– Ну, иди к нам в машину, погрейся.

– Э-э-э-э-э…

Попугай сбежал из какого-то института на Измайловском проспекте, уже раз в четвертый на моей памяти, опять форточку забыли закрыть. Зеленый, длиннохвостый ара взлетел на ограду, накрепко вцепился лапами в перекладину и заорал:

– М-мудаки! М-мудаки!

В животное полетели снежки, сразу толпа, советы, ржач, мы тоже повылезали из палаток.

– Смотри, как надо.

Вера сняла варежки, быстро слепила из снега комок, прицелилась. Попугай распахнул подбитые кровавым атласом крылья, кивнул башкой:

– М-мудаки!

И тут же получил снежком в клюв. Бум-с. И рухнул на землю.

– Кто это?

– Кто это сделал?

– А, хуй его знает.

– Живой, хватайте!

– Арни!

Женщина в распахнутой шубе растолкала народ, взяла птицу на руки.

– Арни…

Толпа рассеялась, Алмас куда-то свалил, Вера не спешила залезать обратно к себе в палатку.

– Ты и есть тот самый Дима?

– Что?

– Три дня тут работаю, все только и жужжат: Дима, когда же Дима? Я – Вера.

– Очприятно…

Зажгли фонари, пришла машина, я ушел на склад, выгружать товар. Когда вернулся, Наташа уже собралась, ни Алмаса, ни Веры не было, и весь ряд опустел, только дворники скрипят лопатами.

Утром я сразу ее увидел, она стояла у ворот, курила, рукавички болтались на резинках из рукавов.

– Ты такой смешной с этой телегой.

– Привет, кого ждешь?

– Стакана своего, на Апражке еще где-то.

Она называла Алмаса Стаканом, потому, что тоже граненый, как алмаз.

– Э, чай – кофе, сюда!

– Ай, брат, что будешь? Кекс, булочка?

– Налей нам два чая, коньяк есть?

– Дим, купи и мне.

Вера выпила и, почему-то замерзла.

– Давай еще полташку.

– Стакан идет!

Алмас приперся с набитыми сумками, они до вечера сидели у себя в палатке, перебирали и считали новый товар.

– Вот это называется, биля, чо написано, блузон открытый! Пять штук.

– Знаю, мать писала, отец звонил.

– Ты – блатная.

– Блатную жизнь люблю, а воровать боюсь.

Пришел мой начальник, сказал, что Наталья с мужем уехали на Украину, что-то у них там дома случилось.

– Поторгуй недельку, продавцов нет, все болеют.

– Поторгую, хули делать…

У светофора, на перекрестке Вера догнала меня.

– Даже не попрощался.

– Чего прощаться, завтра увидимся.

Первая Красноармейская, широкая, как Невский проспект. До метро далеко, мы спустились в подвальчик «Дагвина». Этой зимой появились – «водка – клубника», «водка – малина», «дыня», «апельсин». Я купил нам по баночке «Клубники», самая приятная смесь. Вера взяла меня под руку.

– Чего молчишь?

– Ты не замужем?

– Была. Дочка с бабушкой живет.

– А чего так?

– Я же работаю, а ее из школы забрать надо, кормить, уроки. Мне не успеть. Эту квартиру мне отец купил, что бы мы под ногами не путались, Ольга как раз родилась…

– Я тоже был женат, сыну шесть лет.

– А сейчас ты с кем живешь?

– Тебе-то что?

– Не хочешь, не говори.

– Один живу, в коммуналке на «Елизаровской», иногда у матери, когда жрать нечего.

– А Наташа? Все кудахтала – Димочка, Димочка, скорей бы Димочка.

– Мы с ней больше года в одной палатке, она замужем.

– Деревня.

– Натаха-то? Сейчас еще ничего, помню как-то тетка ходила по рынку, косметику «Ив Роше» предлагала, ничего такая косметика, говорят, дорогая. И Наташа себе пудру заказала за двести рублей, как сейчас помню. Я ей, Наташ, ты в чем зиму стоять будешь? Она глаза вылупила, а шо тут холодно? Конечно, говорю, минус тридцать бывает. Ой, шо делать? С земляками посоветовалась, взяла себе валенки с калошами. Приходит тетка «Ив Роше», улыбается, коробочки достает вот, девушка, я вам принесла, как просили, выбирайте. Наташа покраснела и говорит – я не буду у вас пудру брать, я себе уже валенки купила.

Вера смеялась, мы прошли мимо входа в метро.

– Ты с ней спал?

– Какое твое дело?

– Ладно, не ори только.