Так говорил Ихтиандр

Везде она. Я ненавидел свое плохое зрение за эти холостые выстрелы надежды. Вот она сидит на скамейке, завязывает шнурки, спина выпрямляется, я отворачиваюсь. Вот стоит у светофора, ждет меня, я подхожу ближе, даже не похожа. Телефон ее умер уже надолго, на все лето.

– Але?

– Вера…

– О, привет!

Голос пьянющий, шумела музыка, ыкали мужские голоса.

– Ты куда пропал, я звонила тебе недавно…

– Чего ты врешь?

– Ой, ладно, не пизди.

– Вер, давай встретимся.

– Сейчас, что ли?

– Да, сейчас.

Она замолчала.

– Приезжай на Московскую, через час, успеешь?

– Успею!

Конечно, она не пришла. Не помню, сколько времени я топтался у «Макдональдса», носился по подземному переходу с одного берега Московского проспекта на другой, вдруг она опять все перепутала. Набираю ее номер в телефонной будке. Как в могилу. Когда совсем стемнело, поехал домой, убежал, мне вдруг стало наплевать на все, и больше всего на себя. Вот собьет сейчас машина, и хрен с ним. Ослеп, не вижу больше ничего вокруг…

Однажды, какой-то мужик, минут пять сосал пиво из бутылки рядом с нашей палаткой. Наташи не было, у нее выходной в понедельник, я торговал сам.

– Что-нибудь интересует?

– Сейчас. Мила! – вдруг, гаркнул он, – иди сюда!

Толстая Мила бросила разглядывать тряпки в ряду напротив, подошла к нам.

– Здрасте, вы Дима?

– Я.

– Вот, Вера передала, только думайте быстро, ее сегодня выписывают.

Она сунула мне в руку клочок бумаги, взяла за руку своего мужика.

– Ну, пойдем, у китайцев возьмем, я больше не буду по рынку бегать. До свидания.

– До свидания.

«Дима, забери меня из больницы сегодня вечером. Мне очень плохо. Пожалуйста. Вера. Литейный проспект, д. 14»

…Она спокойно собирала свои вещи, прощалась с соседями на больничных койках, спрашивала у меня какие-то мелочи, будто мы расстались только вчера. Я стоял в нелепом оцепенении, смотрел на ее лицо, почти не узнаваемое – одна половина синяя, другая бардовая, шрамы на лбу и переносице.

Там же на Литейном зашли в рюмочную, я купил еще ей бутербродов и оливье, больше из еды там ничего не продавали..

– Следователь вчера в больницу приходил, я ему все рассказала. У Кузи день рождения было, дома что творилось, кошмар. Мужики какие-то на полу в коридоре спят, дым коромыслом, бутылки везде со спиртом. Ну, и ты звонишь, Кузнецов давай искрить, все припомнил, руки мне связал, вот так за спиной, говорит, прощайся с жизнью, Милка убежала к соседям в милицию звонить. Вот очнулась в больнице, бинты сегодня утром сняли. В понедельник надо опять в милицию идти, чего-то там подписывать. Как я Оле с такой харей покажусь, мамаша называется.

– Давай поженимся, Вера.

Она встала из-за стола, вышла на проспект, тут же свернула в подворотню, я вслед за ней. Сразу не разглядел ее в темноте, такая маленькая, забилась в угол.

– Не плачь, слышишь? А то и я начну, я тоже умею.

– Знаешь, как мне плохо было.

– Прости.

– Прости? Прости?

И она сорвалась на рыдания, стучала кулаком по моему плечу, мимо шли люди, оборачивались. Вера успокоилась, спрятала лицо у меня на груди.

– Ладно, пойдем обратно, а то нашу водку выпьют.

– Вера.

– Ну, что опять?

– Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя! Ты со мной, рядом, сейчас, и больше мне ничего не нужно, пропади все пропадом.

В книжном шкафу, у меня дома есть одна книга в синем переплете Ремарк, «Ночь в Лиссабоне». В ней между страницами спрятана фотография. Вера с дочкой в Луна-парке, рядом медвежонок в наморднике. Я украл этот снимок из ее альбома, что бы спрятать и никогда не смотреть.

Еще один «палароид», только в памяти, где она такая, какой я запомнил ее на всю жизнь. Осенние сумерки, в комнате темно, ее профиль на фоне серого неба, словно вырезан из черного картона. Вера стоит у окна, смотрит на улицу, говорит, что завтра надо ехать на рынок, что пора вставить второе стекло на кухне, а то зимой мы замерзнем, что Оле нужны новые кроссовки. Там за окном ровное поле до самого леса. Последний дом на этом отрезке черты города, последний этаж, последняя квартира…

Я тогда не замечал, что счастлив, мы жили у ней в Пулково, я весь октябрь не работал, деньги быстро закончились, доедали Верины запасы круп и макарон. Помогал ее огород, каждое утро ходили, будто на рынок за картошкой и капустой. Еще в этом году было много сливы, я собирал ее ведрами, дома эти ягоды гнили в вазах, мисках, чашках и даже в ванной. Не успевали съесть. Иногда приходили соседи Саша с Милой, приносили спирт, Кузя сидел в «Крестах», и мне казалось, что жизнь устаканилась, все будет хорошо, и даже лучше, вот только надо бросить пить.

Закончился мой отпуск, Вера по утрам готовила мне завтрак, собирала еду в банку, вечером телевизор, пиво и спать. Часто она встречала меня пьяная, в мусорном ведре пустая бутылка из-под водки, в раковине на кухне несколько стопок и грязные тарелки с недоеденными пельменями.

– Ну, и что! Мне можно.

– Кто заходил?

– Мила с Саней, кто еще?

Однажды, Вера открыла мне дверь вся зеленая от страха, Егора Кузнецова выпустили из тюрьмы, он днем звонил, обещал зайти.

– Не бойся.

– Что, не бойся, тебя весь день нет!

– Сиди дома, дверь никому не открывай.