— Так что это значит? Расскажите мне толком, месье Буассон. Мы боремся за Францию, подвергаем себя опасности, а здесь, в вашем доме… Я оскорблен до глубины души. Если так, я немедленно покину вашу усадьбу.
— Но мы думали, что вас давно нет в живых. — Буассон не мог придумать другого довода.
— Нет, нет. Ни одной минуты я здесь не останусь! Это подло. Я уважал вас, месье Буассон.
Бенуа кипел. Разъяренный и бледный, он решительно пошел к двери, взялся за ручку и остановился. Вдруг остыл, смяк. Куда он денется?.. Куда может уйти? Покинуть усадьбу, чтобы попасть в руки гестапо?! При одной этой мысли его бросило в дрожь. А месье Буассон подумал: лучше всего, если Жюль оставит их всех в покое. Пусть уходит.
Но Бенуа не ушел. Он постоял перед дверью, повернулся к тестю и патетически произнес:
— Да, вы и ваша дочь оскорбили меня, месье Буассон. Но я патриот Франции и не могу нарушать своего долга из-за личной обиды. Я остаюсь здесь…
Из внутренних комнат появилась Лилиан. Сзади нее шел Терзи. С гладко зачесанными волосами, слегка располневшая, но удивительно красивая в легком сиреневом платье, она спокойно, как показалось Жюлю, вошла в столовую. Только и глазах ее были смятение и тревога. Возможно, именно это делало ее еще красивее.
— Здравствуй, Жюль, — сказала она, протягивая руку, — Как неожиданно ты приехал. Ты не хочешь здороваться?
— Так это правда? — не подавая руки, спросил Жюль.
— Да, я люблю Леона, Жюль. Давай не будем говорить об этом.
— Хорошо, не будем. Но, думаю, вы сможете меня где-нибудь приютить. Я прибыл сюда по заданию генерала де Голля. Могу я рассчитывать, что меня не предадут здесь дважды?
Леон, стиснув зубы, вышел вперед. Назревал новый скандал. Месье Буассон опередил Терзи.
— Что за разговор, Жюль, — сказал он. — Не надо принимать все так близко к сердцу. Если хочешь, поселяйся во флигеле. Там две комнаты. Вы можете жить там. Кто же станет отказывать тебе в крове. Я очень хорошо к тебе отношусь…
— Благодарю вас! — холодно ответил Жюль и отвернулся к окну: радист и Франсуаз в сопровождении дядюшки Фрашона везли на телеге груз, сброшенный вместе с ними. — Благодарю вас, — .повторил Жюль, — Можно ли просить вас, месье Буассон, надежно спрятать груз, который мы привезли? Предупреждаю, это очень опасно.
Бенуа злорадно посмотрел на побледневшего Буассона, хотя и сам трепетал от одной только мысли, что про этот злополучный груз могут прознать гестаповцы.
Пакет с взрывчаткой, передатчик, что-то еще временно сложили в винный погреб в пустую бочку. Буассон сам подсказал, где удобнее всего спрятать свалившийся на него опасный груз, словно придавивший его своей тяжестью. Об этом, кроме своих, знал только дядюшка Фрашон, но он умел держать язык за зубами.
Покончив с делами, пошли завтракать. Все были в сборе, только Лилиан не вышла к столу.
Международный обозреватель Жюль Бенуа, ставший подпольщиком, поселился во флигеле своего бывшего тестя, в том самом, который месье Буассон когда-то предназначал для Леона Терзи.
Они сидели, подобрав ноги, на потемневшей соломе, пахнущей терпкой прелью. Было тепло, и от весенней земли, прогретой солнцем, поднимались прозрачные испарения. В сочной голубизне неба плыли курчавые облака, такие белые, так щедро залитые солнцем, что глазам было больно на них смотреть. От окон хозяйского дома Шарля и Симона отделяла разворошенная куча соломы, оставшаяся от скирды, под которой они когда-то прятали мотоцикл немецкого коменданта. Приятели уединились здесь, чтобы потолковать кое о чем. Они давно не виделись — несколько месяцев.
Шарль сказал, продолжая волновавший их разговор:
— Знаешь, Симон, в душе я тогда чувствовал себя самым последним мерзавцем.
— Не Симон, а Рене, — поправил его Гетье. — Для гестаповцев я Рене. — Почему же мерзавцем? — спросил он.
— Рене?.. Правильно! Извини — вырвалось, но нас никто здесь не слышит… Ты спрашиваешь — почему? Я как будто обрадовался, когда Гитлер напал на Советский Союз. Решил, что теперь-то уж бошам обязательно будет крышка.
— А разве это не так? Я уверен, что русские победят. У меня самого тогда словно прибавилось силы.
— Ты не понял меня. Почему русские должны воевать за французов? Помнишь, что говорил Торез: народ сам может освободить себя от оккупантов. Он никогда не станет на колени перед Гитлером, ни перед кучкой предателей, готовых делать все, что им только прикажут. И у меня тоже появилась еще большая уверенность — вся Франция будто почерпнула новые силы, но перед русскими я как будто испытывал какую-то вину. Им самим нелегко достается.