Так было. Бертильон 166

— Ты ведь понимаешь, что произошло, правда? — Седрон поднял брови и стал похож на ребенка, впервые причащающегося святым дарам.

— Габриэлито, старик! — вдруг закричал тучный мужчина с густыми усами и в темных очках, звучно хлопая Седрона по спине.

Габриэль Седрон поднялся.

— Сеньорита Сильва, сенатор Варгас.

— Бывший. Теперь я советник. Что ты тут делаешь, Габриэлон?

— Провожаю сеньориту Сильву.

— Ты знаешь, что случилось в Пласетас?[114]

— Кое-что слышал.

— Думаешь, я должен был арестовывать членов муниципалитета? Я же сам тогда основывал ПЕД.

— Муниципалитет под твоим контролем.

— Ясно, не должен. На такое способен только преступник.

— А ты не преступник.

— Конечно, но обращаются со мною, будто я преступник. Но ты не волнуйся, я свое возьму. Пусть только Батиста об этом узнает.

— Я уверен, что возьмешь, муниципалитет всегда был у тебя в руках.

— Правда? Ты ведь знаешь. Ты на этом собаку съел.

Официант принес им коктейли: лед таял, и жидкость в бокалах поднялась до краев.

— Хочешь выпить? — пригласил Седрон.

— Нет, мне пора идти. Жена с дочками едет за покупками в Майами, теперь они уже, верно, ждут меня у второго выхода. А я зашел купить сигар. Очень приятно, сеньорита, Темистоклес Варгас к вашим услугам. До свидания, Габриэлоте, старина!

— Он хороший парень, — заметил Седрон.

— И тоже в тридцать третьем подкладывал бомбы? — спросила Ритика.

— Да.

— Все твои приятели в тридцать третьем подкладывали бомбы. И только об этом говорят.

— Потому что это единственно достойное, что они сделали в своей жизни.

— А ты? Ты тоже ничего достойного больше не сделал?

— У меня другая репутация.

— Ты душевный человек и истинный кубинец, а твое семейство принадлежит к высшему свету.

— Тебе не дает покоя мое семейство.

— Потому что оно мой соперник. Соперник, который одержал верх. Так как, по-твоему, я должна к нему относиться?

— Сейчас тебе представляется счастливый случай.

— Я начинаю карьеру — вот и все.

— У тебя хороший голос.

— Неизвестно еще, понравится ли он венесуэльцам. Меня будут объявлять так: «Рита Сильва, мягкое сопрано тропиков». Пожалуй, лучше было бы: «Жесткий комический кашель».

— У тебя хороший голос, — улыбнулся Габриэль.

— Ну ладно, хватит! Чего ты хочешь? Чтобы я благодарила тебя за все: за брошь с бриллиантами, за контракт в Каракасе, за билет на самолет? Ты рассчитал меня, как прислугу.

— Рита, любовь моя, не говори так. Ты знаешь, как ты мне нравиться.

— И потому ты запихиваешь меня в самолет.

— После вашей встречи в больнице Мария так переменилась ко мне. Она и смотрит-то на меня иначе и почти не разговаривает.

— И это после того, что я для тебя сделала.

Седрон не ответил, напрасно стараясь припомнить, что она имеет в виду.

— Ты много для меня сделала, — наконец сказал он.

— Разве не я посоветовала тебе поладить с Батистой? Еще тогда, десятого марта, я тебе это сказала. Видишь? Ты поладил, и все сошло хорошо.

— И совсем я с Батистой не поладил. И в правительство не вошел. Просто кое-кто из моих друзей оказался сейчас наверху, вот и все.

— У тебя везде и повсюду друзья. И всегда у тебя все хорошо.

— Я хочу, чтобы и моя дочь была мне другом.

— И твоя жена — тоже?

— Эрнестину я уважаю. Ты это знаешь.

— Ты не ее уважаешь, ты уважаешь деньги, которые достались тебе после ее деревенщины отца. А ее ты не уважаешь.

— Если ты будешь так себя вести, я уйду отсюда к чертовой матери! — крикнул Седрон.

Ритика не ответила. Седрон подозвал официанта и попросил принести сигары «Корона». Они так и молчали, пока не вернулся официант с коробкой сигар, украшенной золотыми и красными печатями. Седрон осторожно достал сигару и закурил ее от серебряной зажигалки. В репродуктор объявили рейс триста семнадцать маршрутом на Каракас, Венесуэла, и попросили пассажиров подойти к первому выходу.

— Прости меня. Мне было очень хорошо с тобой.

— Мне очень жаль. Правда, очень жаль, — сказал Седрон.

— Ты будешь мне писать?

Седрон кивнул. Ритика взяла свои вещи. Проходя мимо кассы, Седрон заплатил. Они вышли в коридор, и их сразу обдало зноем. Спустились по узенькой лестнице. Внизу, среди моря чемоданов, суетились элегантно одетые пассажиры. Седрон с Ритикой подошли к первому выходу.

— Как зовут этого твоего приятеля, импресарио? — спросила Ритика.

— Карраль. Запиши, а то забудешь: Карраль.

— Нет, я запомню.

— Не беспокойся, он будет встречать тебя в аэропорту. Я дал телеграмму.

Пассажиры выстроились в очередь, Ритика тоже заняла свое место.

— Ладно, милый, прости, что я так вела себя. И будь хорошим, пиши мне. Помни, что я под твоей защитой, а тебя охраняет Чанго. И не забывай маму. Она тебя любит.

Седрон на все кивал. Очередь двигалась. Пассажиры предъявляли билеты служащему в безупречно белой рубашке и черном галстуке. Когда до Ритики оставался всего один человек, она вышла из очереди и поцеловала Седрона в губы. Габриэль в последний раз ощутил влажное и нежное прикосновение ее рта. Ритика обняла его и прошептала в самое ухо:

— Ты для меня единственный мужчина, и всегда будешь единственный.

— Сеньорита… — позвал служащий от дверей.