Так было. Бертильон 166

— О фетишах. Смотри-ка. Вот перед тобой стоят и разговаривают три фетиша, а у каждого из них — свои фетиши.

— А что это такое — фетиш?

— Для многих людей — они, — сказал Даскаль, пальцем показывая на разговаривающих.

— Не надо, увидят.

— Плохое правительство, циклоны, мертвый сезон в полевых работах — во всем этом повинна судьба, вот людям и не остается ничего другого, как по субботам слушать приютских сирот, зазывающих публику поглядеть, как они вынимают из колеса лотерейные шары. Все хотят счастья, вот и отдаются в руки служителей обмана, которые зовут к нирване, проповедуют пассивность, отказ от борьбы, смирение перед роком.

— Но ведь везде одинаково, Луис, все люди хотят покоя и счастья.

— Да, но все-таки сначала пытаются их добыть.

Алехандро Сарриа позвал Кристину, и она отошла к ним. Алехандро шепнул ей что-то; Кристина вышла и тут же вернулась, неся на подносе анчоусы и соленое печенье; поставив все это на алюминиевый столик перед софой, она опять подошла к Даскалю.

— А анчоусы тоже фетиш? — спросила Кристина.

— Только классом пониже, просто талисман.

— Талисман для чего?

— Для того чтобы удавались такие вот интимные приемы. Заметь-ка, Седрон сменил сегодня свой обычный костюм из голубого дриля на зимний, шерстяной. Для политиков костюм из дриля — фетиш, освещающий успех. Они уже сменили несколько фетишей. В первые годы республики толстая пальмовая трость для них была как четки для богомолок. В наше время фетиши подорожали: на смену костюму из чистого дриля пришел модный «кадиллак».

— Я ненавижу «кадиллаки», — сказала Кристина.

— У тебя другие божества. Например, старик Приап. У каждого свое. У кого фетиш — перстень, у кого — золотая цепочка на шее, маленькая ножка, сласти из яичного желтка; разврат у нас тоже фетиш, и политический пост, и сахарный тростник, и толстые ляжки.

— А у них какой фетиш?

— Не знаю… урожай сахарного тростника, выборы…

Все тот же слуга в белой куртке подошел так же спокойно, как и в прошлый раз, и сказал безразличным, равнодушным голосом:

— Кушать подано, сеньора.

Кристина пригласила всех в столовую.

Когда они шли через большой зал, она шепнула Даскалю:

— Постарайся произвести впечатление, только не будь желчным.

Кристина и Алехандро сели на разных концах стола. Сенатор и Панчете Росалес — друг против друга — в центре, а Карлос и Даскаль заняли оставшиеся места. Стены в столовой были обшиты блестящими, отделанными резьбой панелями из светлого красного дерева. В витринах стояли фигурки из яшмы.

— О чем вы там говорили? — спросил Алехандро.

— О судьбе, о ее превратностях, — сказала Кристина.

— Мы говорили о фетишах, это не совсем то же самое.

— У Луиса насчет фетишей целая теория, — сказала Кристина.

Разлили по бокалам минеральную воду.

— Расскажите нам о фетишах, Луис, — сказал Алехандро.

— О каких? О фетишах — растениях, камнях или людях? Что касается людей — это очень интересно.

— У нас, на Кубе, в колдовские штучки верят все, — сказал сенатор Седрон.

— О людях.

— Все очень просто: всякий вождь, всякий каудильо — фетиш для людей, — сказал Даскаль. — Хосе Мигель Гомес и Марио Менокаль были фетишами. Петух и плуг, символ либеральной партии, тоже фетиши, только другого рода. Было время, когда они подняли народные массы. А Хосе Мигель и Менокаль олицетворяли мужество, силу, непоколебимую власть. Каудильизм, как и лотерея, несет надежду на счастье. Хосе Мигель был акулой, Менокаль — правителем. Акула и правитель означают власть прочную, прихоти которой обжалованию не подлежат; такая власть защищает, но может и причинять страдание, и если пользоваться ее защитой, то порою надо сносить и ее жестокость. Акула и правитель символизируют энергию, насилие, иерархию. У нас были разные каудильо, и от каждого из них мы ждали решения национальных проблем. Ореол каудильо привлекает, он сулит благополучие: этакий новоявленный Моисей, ведущий свой народ к земле обетованной. Но они всегда предавали. Все до одного умирали развенчанными, и народ возвращался к скептицизму. Последним крушением наших надежд были Грау[48] и поколение тридцатых годов, которое сейчас правит нами. Вечно повторяется одно и то же. Каудильо умирает, мы хороним его и опять погрязаем в разврате до тех пор, пока кто-нибудь снова не возродит в нас надежду.

— Насмешка — враг повиновения, — сказал Алехандро. — Кубинец не любит подчиняться.

— Нет, насмешка означает мятеж против посредственности, которая правит нами, насмешка — это убежище от вновь и вновь повторяющегося крушения надежд, выход из нищеты, конца которой не видно.

Легким движением руки Кристина приказала убрать посуду. Двое слуг, которые не ходили, а словно плыли по полу, подали фаршированных крабов в панцирях.

— У нас ведь печаль недолга, — сказал Алехандро. — Кубинцы — люди поверхностные.