Тайный заговор Каина

Мы прижались друг к другу. Мы молча соединялись друг с другом снова и снова, пока наконец Лилиан не выскользнула из моих рук. Я лежал, не шевелясь, на кушетке, совершенно обессиленный, сердце колотилось в груди, и ломило в висках. Я услышал шаги, стук закрываемой двери, затем стук каблуков по усыпанной гравием дорожке, шум открываемой двери и пуск автомобильного двигателя. Я прикрыл глаза и лежал, не шелохнувшись, затаив дыхание, словно на дне глубокого колодца, слушая затихающее вдали шуршание автомобильных шин. Наконец наступила долгожданная тишина.

Она уехала не попрощавшись.

В декабре она вышла замуж за моего брата в Бремене. Читая в газете заметку об этом событии, я невольно подумал: как сильно я любил Лилиан и как сильно она любила меня. Теперь все это в прошлом. Я освободился от тяжких оков. Мой брат, как когда-то в юности, вовремя пришел мне на помощь. Не было уже боли и ярости, не было ни зависти, ни ненависти к Вернеру. Я почувствовал полное успокоение.

Вожак стаи, снова завязав мне глаза, отвез назад к Черным воротам. Я стал удивительно хорошо ориентироваться в полной темноте. Вблизи Черных ворот я услышал знакомый крик ночной птицы, который больше не казался мне загадочным и тревожным. Привычный крик старого обитателя здешних болотистых лесов. Пошел ледяной дождь. Дождевые капли, казалось, замерзали на лету. Я ускорил шаг и вскоре оказался на шоссе. На обочине дороги я нашел свой автомобиль и ключи зажигания. Возвращаясь назад, я заметил огни другой машины, следовавшей за мной. Вероятно, моя тень — Ольсен.

Ровно в полночь я вернулся в свой отель в Трювеле. Фойе было безлюдно. Пьер как раз закрывал бар, но согласился принести мне виски, льда и содовой. Когда он вышел из моей комнаты, я разорвал конверт с письмом, который вручил мне портье. Я узнал почерк Лилиан. Записка была короткая: «Со страстным желанием и любовью. Лилиан». Самая желанная записка.

Я приготовил себе большую порцию напитка, снял пиджак и ботинки и начал запись первых десяти лент, предназначенных для брата.

«Четверг, 24 ноября, я, Рихард Марк, делаю эту запись в отеле „Кайзерхоф“, Трювель… Это хроника преступления, которое я намерен совершить».

В старом сейфе нашей конторы в «Стрипе» хранились удивительные вещи. Почти девятьсот отпечатанных на машинке страниц, которые трудно прочитать, ввиду множества исправлений, обозначений, вырезанных чисел, вставных предложений и слов; двадцать два начала одного и того же романа примерно на тридцати страницах. Эти бесполезные, безрезультатные страницы воплотили плод духовных исканий.

Не поступало никаких сообщений ни от Лилиан, ни от моего брата. Я пренебрег своими друзьями и большинство из них потерял. Я сильно похудел, пил в основном в баре «Солдат Джо», часто просыпался в чужой постели, девушка, лежавшая рядом, была совершенно незнакома мне за исключением воспоминаний о последних часах. Имей я денежные средства, я был бы избавлен в какой-то мере от той нищеты, которая неумолимо засасывала меня, хотя и очень медленно, почти незаметно, так как книги Вернера, написанные для меня, продолжали пользоваться успехом и пока что приносили весьма солидную прибыль. Сам же я был ни на что не годен, влачил незавидное, достойное сожаления существование и ясно представлял себе, что меня ожидает в недалеком будущем. И так как мои доходы ощутимо уменьшились, я переехал в уютную, меньшую по размерам квартиру в тихом доме возле парка Луизы.

Вскоре до меня дошли слухи, что мой издатель окончательно отказался от меня, как от прогоревшего автора, человека из массы обычных писак, не представлявшего серьезного интереса. Он выражал мне глубокое сочувствие, заверял в преданности, утешал меня, но несомненно было одно — на меня он больше не рассчитывал.

Я совершенно потерял самоуважение. Каждый вечер я, как правило, посещал бар Мински. Я не терпел одиночества, не мог оставаться наедине с собой в своей новой квартире, но скопление людей я тоже не переносил. В то время меня очень терзала моя болезнь, и я уходил, как только начинали прибывать первые посетители. На музыкальном автомате я обычно проигрывал записи песен Дорис Дей, навевающие приятные воспоминания о моей жизни с Лилиан.

Однажды, напившись, как обычно, я швырнул бокал с виски в музыкальный автомат и вывел его из строя. Мински промолчал. Он принес мне другой бокал, укоризненно качая головой. Мне пришлось испортить несколько чеков, прежде чем я выписал разборчиво один на имя Мински, после чего я с трудом поднялся и, покачиваясь, направился к выходу. В течение последующих трех дней я не выходил из квартиры, стараясь как можно больше написать.

Едва я понял, что даже двадцать вторая попытка будет такой же бесполезной, как и все предыдущие, как вдруг раздался звонок у двери. Это был весьма взволнованный, смущенный Мински. Несколько минут он печально обозревал беспорядок, царивший в квартире. Затем, решившись, наконец начал: