Тайный грех императрицы

Константин посмотрел на сестру. Катрин была не в обмороке – просто-напросто очень крепко спала.

Он налил себе рому, выпил стакан и другой. Однако потребовалась бы не одна бутылка для того, чтобы Константин утратил над собой власть. Два стакана – это малость! Он такого количества выпитого Константина даже в сон не клонило – только тоска брала. И сейчас его взяла ужасная тоска от того, что он услышал от сестры.

Охотников! Алексей Охотников, ротмистр! Константин его знал. Да... красавец, молодец. Таких женщины любят. Небось если берется штурмовать крепость, то ворота перед ним открывают еще до того, как он пойдет на приступ.

Бедный Сашка... бедный брат... бедная Елизавета... Нет! Она не бедная! Ишь кого нашла себе... Не какого-нибудь безобидного графа или князя – а кавалергадского ротмистра.

Это неспроста. С умыслом!

Это чтобы против Сашки!

Они всегда так поступают – бабы, которые хотят добиться престола. Они берут себе в любовники военных!

Двоюродная прабабка Елизавета Петровна взяла государственную власть с помощью военного переворота. Это было давненько, в 1741 году, однако история имеет свойство повторяться, сие даже Константин знал. Что, если Елизавета Алексеевна пожелает пойти по пути, проторенному Елизаветой Петровной? Охотников поддержит императрицу во всем. Он отважный человек, его любят в полку, а Александра там как раз не слишком жалуют... Кавалергарды все отъявленные бабники, они с удовольствием пойдут за бабой, как пошли некогда за Елизаветой Петровной бабники-гвардейцы, многие из которых были ее любовниками...

Константин осушил еще стакан. В голове вроде бы прояснилось. Или это ему лишь казалось?

Так или иначе, великий князь Константин рассуждал сообразно собственной логике – логике человека глубоко порочного и в чем-то даже не совсем нормального. Впрочем, всем потомкам Павла Петровича было за что упрекнуть батюшку, дурная наследственность «чухонца»[12] имела свойство проявляться в самые неожиданные моменты жизни! Константин Павлович оказался истинным сыном своего отца с его болезненной подозрительностью. Причем, чем больше он размышлял над выдуманными им же самим злонамерениями Охотникова, тем сильнее верил в них. Они уже облекались страшными подробностями. Например, Константин не сомневался, что одним из первых действий новой узурпаторши Елизаветы Алексеевны станет расправа над ним, великим князем Константином. Она его всегда недолюбливала – ведь Анна, то есть Юлиана, жена великого князя, была ее единственной подругой! Уж она даст волю своей ненависти!

Плаха виделась Константину, плаха, обагренная кровью; собственная мертвая, отрубленная голова скалила зубы в судорожной страдальческой ухмылке...

Тошнота подкатила к горлу, и он сделал огромный глоток прямо из горлышка.

Скорее к Александру! Иначе будет поздно!

Ему уже мерещились полки заговорщиков, которые идут к Таврическому дворцу...

– Коня мне! – завопил он так, что дежурный офицер, ожидавший в приемной, чуть не упал со стула. – Коня! Сейчас!

Вопль был так ужасен, что услышавшие его начали креститься.

И только Катрин не шевельнулась. Она спала крепко... Так может спать человек, который сделал все, что мог, и которому не в чем себя упрекнуть.

* * *

Спустя каких-то полчаса Константин, взмыленный и загнанный, словно его собственный конь, предстал перед братом. От скачки великий князь слегка протрезвел и выпалил все, что узнал от Катрин, вполне связно и членораздельно.

И едва не онемел, потому что Александр даже бровью не повел в ответ на запальчивую речь Константина. И уж конечно, не бросился грязной метлой выгонять изменницу из дворца. Он явно не желал обсуждать ее поведение ни с кем, даже с братом.

Константин тупо смотрел на императора, а тот хмурился и отводил глаза.

– Ваше величество... – промычал, наконец, Константин. – Вы благор... блыгар... вы благородный дурак!

Александр бледно усмехнулся:

– Ладно, хоть благородный!