Тайная жизнь

– Пустяки, ты же хотела все услышать. По мере того, как раскручивалось судебное разбирательство, я чувствовал, как меня начинают ненавидеть. Присяжные заседатели, люди в зале суда, меня осуждала вся общественность. Новость быстро подхватили газеты. Каждая собака считала меня подонком и извращенцем.

И все с нетерпением ждали, когда же Блисс будет давать показания в суде. Я не мог представить ее стоящей на свидетельском месте в огромном зале, ей едва исполнилось четыре года, но они считали, что она понимает, где граница между правдой и ложью. Она, моя собственная дочь, вела меня на эшафот. Мне становилось плохо, когда я представлял как она будет стоять, испуганная, перед огромной толпой народа, отвечая на вопросы взрослого ничтожества. Я знал, что собирается сделать мой адвокат Барбара, когда придет ее очередь задавать вопросы. Она уговаривала меня не волноваться, она собьет Блисс с толку, запутает ее. Но они собирались трепать нервы моей маленькой дочке, а я бы не пережил этого.

– Кайл сказал, что ты признал себя виновным.

– Да, это так, – Бен засмеялся, – под влиянием, так сказать, временного безумия. Я тогда не осознавал, как серьезно положение вещей. Люди твердили мне, что я здорово вляпался, но я знал, что не виноват и верил, что рано или поздно до правды докопаются и оставят меня в покое. Моя судьба меня волновала меньше. Я боялся за Блисс. Настал день Блисс давать показания в суде. Сидя рядом с Барбарой, я чувствовал, что теряю рассудок. Шарон сидела у противоположной стены. Блисс вела за руку женщина из службы защиты детей. Она крепко прижимала к груди замусоленную обезьянку, которую таскала с собой повсюду. Она казалась совсем крошечной, хотя ее всегда считали высокой для девочки ее возраста. Но она выглядела невероятно маленькой по сравнению с огромной кафедрой для свидетелей, среди всех этих взрослых. Иден, когда я смотрел на нее, мое сердце обливалось кровью! Я не видел ее уже несколько месяцев. Она осмотрелась и просияла, заметив меня. Она помахала мне своей ручонкой и показала меня женщине, которая вела ее, со словами: «А это мой папочка!» – Бен сидел неподвижно некоторое время, наконец попросил: – Будь добра, верни мне бутылку.

Она подала ему виски. Он откупорил крышку, но потом опять закрыл ее, не сделав ни глотка.

– Я чувствовал, что сойду с ума, если мне придется сидеть там все время, пока ее будут допрашивать. Поэтому я признал себя виновным. Я сказал, что на самом деле не виноват, но не хочу трепать нервы своей дочери.

В зале все заполошились, но меня это не волновало. Я хотел одного: чтобы ее увели. И в тот момент я не думал о последствиях. После разговора с Барбарой, я отказался от показаний, но было уже слишком поздно. Судья отклонил просьбу Барбары отдать дело на пересуд. Он попросил присяжных заседателей не брать в расчет мою, как он выразился, «выходку». Они, естественно, не пожелали закрыть глаза на мое заявление.

Суд продолжался без Блисс. Она была такая хорошенькая маленькая девочка, не лишенная, однако, чувства собственного достоинства, чего не увидишь в других детях. В нее были влюблены все поголовно. И никому и в голову не пришло предположить, что она все это выдумала. Я и сам, будь на их месте, осудил бы меня. Очень уж очевидно было, что ее кто-то обидел, и я оказался единственным возможным кандидатом на эту роль. Вот что меня совершенно убивает. Если что-то на самом деле случилось, значит, есть еще один, кто знает наверняка о моей невиновности, но он не собирается честно во всем признаться. Да и найдется ли такой дурак, который пожелает рубить сук, на котором сидит и искать неприятностей на свою шею? А он, может быть, сейчас где-то рядом с моей дочерью. Это сводит меня с ума. Блисс уже никто не защитит, так как все думают, что виновник найден и наказан. Я обращался в службы социальной безопасности, просил их вести за ней наблюдение, но мне сказали, что инцидент исчерпан.

– Ты так и не видел Блисс ни разу после суда?

– Да, прошел целый год. Барбара сказала, что если я соглашусь посещать специальные занятия с психологом, то мне разрешат видеться с ней под надзором. Я пошел к психологу, но это была обычная ловушка. Я сказал, что не виновен, она ответила «хорошо», а потом прибавила, что пока я не признаюсь ей и, в первую очередь, самому себе в содеянном, она ничем не сможет мне помочь. Блисс я увидеть так и не смог. Они заявили, что я представляю опасность для ребенка, – Бен рассмеялся, – подумать только! Я представляю для нее опасность! Потом меня посадили в тюрьму и сказали, что я не имею права общаться с дочерью до достижения ею совершеннолетия, то есть до восемнадцать лет.

– Боже мой, Бен, боже мой…

Он встал и поставил виски на стол.

– Иногда я просыпаюсь и думаю, догадывается ли она, почему не видит меня. А может быть, она считает, что я ушел, потому что больше ее не люблю?

– Ей, наверное, все объяснили.

– Да. Они сказали: вы больше не видитесь с папочкой, потому что он обидел тебя.

Он был невинен. Иден встала и обняла его.