Тайна тринадцати апостолов

Несмотря на большой размер книги, гравюра была довольно мелкой по сравнению с картиной Тинторетто, поэтому лица апостолов на ней были трудноразличимы. Старыгин пожалел, что у него нет при себе любимой лупы, которой он часто пользовался во время работы. Кстати, его лупа была сделана в девятнадцатом веке здесь же, в Венеции, точнее — на острове стекольщиков Мурано.

За неимением лупы он низко склонился над книгой, стараясь разглядеть лица сотрапезников Христа. В то же время он представил себе картину из церкви Святого Деметрия, на которой были вместо апостолов изображены венецианские патриции.

Кто из апостолов на этот раз совпадет с той картиной? Кто примет эстафету средневековой тайны? Рядом с Иисусом был изображен совсем молодой апостол. Он сидел за столом и внимательно слушал Иисуса. Перед ним на столе лежал… да это же пергамент. А в руке у молодого человека было гусиное перо. Было ясно, что он записывал то, что говорил Иисус. И на пергаменте… на пергаменте Старыгин с трудом разглядел какое-то слово. Он напряг глаза и разобрал: «Чинтавеккия». Что бы это значило?

Старыгин закрыл глаза и снова представил себе картину из церкви Святого Деметрия.

Лицо юноши показалось Старыгину очень похожим на лицо аристократа с загадочной картины. Чтобы убедиться в этом, Дмитрий Алексеевич сдвинул книгу к самому краю стола.

При этом тяжелая обложка книги перевесила сшитые листы, и фолиант с грохотом свалился на пол.

Старыгин ахнул и покосился на дверь: здешние служители будут, конечно, недовольны столь неосторожным обращением с бесценным фолиантом.

Однако никто, кажется, не услышал грохот.

Дмитрий наклонился над книгой, чтобы поднять ее, и с удивлением увидел, что от удара об пол толстая обложка разделилась на две части, между которыми обнаружилось несколько листов очень старого пергамента, исписанного мелким витиеватым почерком.

Старыгин бережно собрал эти листы и разложил их на столе.

Пергамент не то что пожелтел — он стал почти коричневым от времени, и выцветшие чернила едва проступали на нем. Видно было, что он даже старше городских отчетов шестнадцатого века. Даже сам язык был чрезвычайно архаичным, так что Дмитрий Алексеевич едва мог разбирать его.

Сколько же лет этим записям?

Разложив листы по порядку, Дмитрий Алексеевич начал читать их, с трудом продираясь через устаревшие обороты и архаичную орфографию документа.

«Я, Паоло Ренци, полноправный гражданин Светлейшей венецианской республики, пишу сии строки, находясь в здравом уме и твердой памяти. Память моя и впрямь покамест тверда и не подводит меня, в отличие от здоровья. Говорят, в сердце у меня завелась какая-то хворь, и мне осталось жить совсем недолго, поэтому я хочу изложить на этих листах известные мне факты, дабы они не пропали в безвестности и не были преданы забвению.

Когда я был молод, я находился в услужении у его светлости графа Гвидо Контарини. Его светлость был человек храбрый, решительный и крутого нрава. Молодые свои годы он провел на службе Светлейшей республике и только к сорока годам остепенился и связал себя священными узами брака. Он не чаял души в своей молодой жене моне Лючии. Надо сказать, мона Лючия и впрямь была женщиной редкой красоты и добродетели.

Несколько лет граф Гвидо прожил после свадьбы с молодой женой, но Всемогущий Господь не давал им потомства.

Граф делал большие жертвы в храмы, мона Лючия совершила паломничество к святым местам — и на пятом году брака их молитвы были услышаны, госпожа графиня понесла.

Его светлость граф Гвидо был счастлив, как никогда.