Тайна тринадцати апостолов

В комнате было полутемно, и лица персонажей картины были плохо видны.

Анджела подошла ближе к картине и нажала кнопку.

Тут же включился расположенный внизу светильник, залив полотно ярким светом.

Лица Христа и его сотрапезников выступили из темноты.

Старыгин разглядывал их одно за другим…

Это были совсем другие лица, совсем другие люди, не те, каких он видел на картине в церкви Сан-Деметрио. Впрочем, этого и следовало ожидать — Тинторетто, создавая эти картины, пользовался услугами разных натурщиков…

Разных ли?

Одно из лиц, лицо человека, сидящего на правом краю группы, показалось Старыгину знакомым.

Он снова пожалел, что не сумел сфотографировать картины в призрачной церкви. Но его профессиональная, буквально фотографическая память отчетливо сохранила те картины, как будто они были перед ним. Дмитрий Алексеевич плотно закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на воспоминании, — и «Тайная вечеря» отчетливо проступила на внутренней стороне его век.

И всякие сомнения отпали: за тем столом, с правого края, сидел тот же самый человек, что и здесь, на картине во дворце Контарини.

— Вы видите этого апостола справа? — спросил Старыгин свою спутницу, чтобы проверить собственную догадку.

— Справа? — переспросила Анджела, подходя к картине. — Черт! Да это же граф Вилланова!

— Мне тоже так показалось, — удовлетворенно проговорил Старыгин. — Значит, я не ошибся.

— Вы не ошиблись… но как же я раньше этого не заметила? Как никто этого не заметил?

— Ну, должно быть, никому прежде не приходило в голову искать сходство персонажей этой картины с реальными лицами венецианской истории. А мы с вами только что рассматривали портрет Вилланова — вот и заметили сходство.

— Удивительно! — Анджела разглядывала лицо графа. — Это ведь тема для серьезного научного исследования! Для чего Тинторетто поместил графа Вилланова среди апостолов? Что он хотел этим сказать? Какой в этом тайный смысл?

— Что он хотел этим сказать — не знаю, а вот что я хочу спросить: нет ли у вас здесь ультрафиолетового светильника?

— Одну минуту… — Анджела открыла металлический ящик, стоявший в углу комнаты, и достала из него стеклянную пластину. Она надела эту пластину на светильник, и картину залил фантастический бледно-сиреневый свет.

— Как удачно! — усмехнулся Старыгин. — Это то, что называется «рояль в кустах».

— Это то, что называется «хозяйство искусствоведа», — возразила ему Анджела. — Я занималась исследованием этой картины и оставила здесь светофильтр…

— Вы изучали эту картину в ультрафиолетовом освещении? Значит, вы видели это? — Старыгин показал на надпись, которая проступила на одежде персонажа с лицом графа Вилланова.

— Вот это да! — удивленно воскликнула Анджела. — Либо я недостаточно внимательно обследовала картину, либо эта надпись появилась здесь уже после того, как я закончила свое исследование!

На рубище святого с лицом средневекового заговорщика отчетливо проступили две строки.

Выше — уже знакомые Старыгину латинские слова — «Secretum Secretorum».

А под ними — несколько цифр: 1555.

Дмитрий Алексеевич вспомнил надпись на картине в призрачной церкви: «Каждый из тринадцати хранит свою часть тайны».

Похоже, одну из этих частей хранил человек на этом полотне — апостол с лицом графа Вилланова. Но он не собирался открывать свою тайну Старыгину — возможно, потому, что он здесь — чужак, посторонний человек… тогда, возможно, он откроет эту тайну тому, кто всеми корнями связан с этим прекрасным городом?

— Что могут значить эти цифры? — спросил Старыгин свою спутницу. — Похоже на дату, на год. Но эта дата не может быть связана с созданием картины. Вы говорили, заговор Беллини был…

— В одна тысяча пятьсот восемьдесят пятом году, — чуть помедлив, вспомнила Анджела.

— А эта дата на тридцать лет раньше. Конечно, Тинторетто может иметь к ней какое-то отношение, но вот какое…

Старыгин замолчал, заметив, с каким волнением Анджела смотрит на светящиеся цифры.

— Вы… похоже, вы знаете, что это значит?

— Еще бы мне не знать! — удивительно тихо ответила Анджела. — Это — одна из самых трагических дат в истории моей семьи… возможно, самая трагическая.

— Вот как?

— Да… в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году от рождества Христова мой далекий предок, один из основателей моего рода, Гвидо Контарини, замуровал свою жену вместе с маленьким ребенком в подземелье под церковью Святого Захарии.

— Ужас какой! За что он так поступил с ней?

— Он узнал, что жена изменила ему с конюхом. И что ребенок — не от него.

— Суровые нравы царили в то время! Вроде бы уже просвещенный век, а вот нате вам…

— Суровые нравы и бурные страсти. Жена до последнего момента клялась, что ни в чем не виновата, умоляла мужа пощадить хотя бы ребенка — но он был неумолим, своими руками заложил вход в подземелье и потом закололся на его пороге.

После этого титул и все владения Гвидо перешли к его младшему брату, моему прапра- и еще много раз прадеду. Злые языки, конечно, поговаривали, что именно младший брат оговорил графиню, чтобы получить наследство брата, а на самом деле она была ни в чем не виновата. Но я в это не верю.