Тайна дразнит разум

Гном опоздал на шестнадцать минут и даже не извинился. Удивительная расточительность: русские расплевывают минуты, как шелуху от семечек.

Явился он совершенно не похожим на утреннего деловитого архивариуса: кожаная куртка расстегнута, во рту жеваная цигарка, жесты дерганые, в запухших глазах хмель:

— Справочка! (Вынул из кармана листок, поясняя.) Влияние иностранного капитала на рост новгородской экономики — лесопильные заводы Стюарта, Де-Бука и фабрики Лютера, Вахтера, Лунберга, Писпурга, Шапа, Гримма, Сименса-Гальске…

Промышленники недавнего прошлого. Профессору важнее древние немецкие фамилии. Все же поблагодарил за услугу. Немец вспомнил о своей секретной миссии:

— Скажите, пожалуйста, смерть Ленина единство партии не затронула?

— Великое горе сближает. Хотя лично я и рукопись отбросил.

— Вы о чем пишете?

— О подвиге новгородских коммунистов. Керенский приказал войскам — тут их было битком — прибыть под Гатчину и вкупе смять Красный Питер. А здешние большевики, где словом, где пулеметом, задержали офицерские батальоны. Прорвалась одна лишь сотня казаков из Шимска. В те решающие дни отличился наш Калугин: проник в Антоново, где стоял ударный батальон, и так припугнул молодчиков — разбежались ночью. — Гном положил справку на стол и тихо добавил: — Я вел дела истпарта: обо всех ответственных знаю.

— Господин Калугин какое образование имеет?

— Сила ума не в дипломе, — уклонился он от прямого ответа и отнес портфель к двум пачкам книг, оставленным у дверей: — Привез на извозчике. Пришлось раскошелиться…

Шарф не любил расставаться с купюрами, но в данном случае не обидел архивариуса. В чем секрет его услужливости? Таких, как он, с приметной внешностью, с плохим зрением и слухом, не берут в агенты. Вероятно, любит деньги…

— Ради бога! — Гном потряс книгой великого писателя. — Не примите меня за господина Голядкина или Смердякова. Я не двойник и не убийца. У меня матушка при смерти. Выпил с горя. Вы поймете меня. Немцы прирожденные философы. Будущее за вами…

— Русский народ есть великий! Гегель высоко ценил…

— Высоко! Да мы-то, русские, не все достойны такой оценки. Вот, к примеру, я.

— А как вы господина Калугина оцениваете?

— Башковит, но простофиля. Мы, русские, слишком доверчивы…

Бывшему дипломату казалось, что Гном в душе смеется над ним, и Шарф сменил тезис беседы:

— Господин Иванов, вы можете на памятнике России статую инкогнито представить?

— А вы, ученый муж, — рассыпал он мелкий смешок, — можете представить микешинский ковчег?

— Пардон! Как понять — «ковчег»?

— История, как потоп, уносит людей в неизвестность, лишь избранные сподобились спасительного ковчега — Тысячелетия.

— Гут, гут!

— Так вот — ковчег! И он же свод русской философии.

— Абсурд! — засмеялся немец от всей души. — Я понимаю, памятник Канту или Гегелю, но Русь никогда философской державой не была. Мир знает русских революционеров, балерин, романистов…

— А Белинский, Герцен, Чернышевский, Плеханов, Ленин?

— Нет, нет! Они есть ученики, последователи Гегеля и Фейербаха. А на памятнике нет ни одного философа!

— Калугин укажет вам и философа и свод философии.

— Абсурд! Невозможно показать то, чего не существует…

— В самой невозможности, говорит Калугин, заложена возможность, ибо отрицание — особая форма утверждения.

«Хмельная диалектика», — замкнулся Шарф и, приглашая Гнома на воскресный диспут, подумал: «Знает ли Гретхен Калугина?»

— Прошу прощения, — засуетился гость, хватаясь за портфель. — Очень спешу к маменьке: она, возможно, единственная любит меня. А насчет Калугина — предупреждаю: диалектику он изучал не только по Гегелю. Не обломайте зубы!

На счету Шарфа не один расколотый «орешек»: ему не привыкать выходить победителем в философских турнирах. Все же у противника неоспоримое преимущество — он, историк, лучше знает памятник России. Следует основательно подготовиться к спору. Миру ученых давно известен русский феномен Михайло Ломоносов: мудрый исследователь. Нет ли его рядом с Петром I?

НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ

Они встретились за ужином. Яснопольская торопилась на концерт. Все же охотно ответила интуристу:

— С Калугиным встречалась дважды: он груб и хвастлив — кичится натренированностью своего ума…

— Пардон! — изумился Шарф и уточнил внешность Калугина.

Актриса уверенно обрисовала Калугина и неожиданно чарующе улыбнулась немцу:

— Проучите зазнайку! — Она взглянула на дверь столовой: — Отдохните вечером в Софийском саду. Я выступаю там с талантливым скрипачом…

— Приезжим?

— Нет. Местный. Додик Гершель, сын аптекаря…

Он не успел задать вопрос: Гретхен кокетливо помахала ладошкой и скрылась за дверью. Нет сомнения, она признала в нем друга своего отца.

Радуясь ее приятной перемене, он поднялся к себе в номер. Записки в двери не было, хотя попутчица рекомендовала ему Соловьевскую гостиницу. Осторожничает, не дает о себе знать. Если скрывается от чекистов, то ее поведение объяснимо. Не она ли дочь Вейца? Перекрасить волосы просто…