Тагу. Рассказы и повести

Арчил честно отмерил расстояние от ворот до места пенальти, положил мяч, покосился украдкой на балконы и окна — смотрят на него оттуда или нет, — отступил назад, потом неторопливо, с очень уверенным видом подошел к мячу, сделал обманное движение, будто посылает мяч в левый угол, и вдруг сильным ударом послал его в правый. Мяч "запутался в сетке". Отиа, падая, сильно ободрал локоть об асфальт.

Арчил поднял мяч, ногой отшвырнул к стене кирпич и с насмешливой улыбкой посмотрел на запыленного вратаря.

— Потренируйся сначала, чтобы играть со мной, — сказал он и добавил насмешливо: — Хотя Дорохов из тебя все равно не выйдет.

— А из тебя Пайчадзе не выйдет, — отрезал Отиа.

Арчил пропустил это замечание мимо ушей и с победоносным видом стал подниматься по открытой лестнице.

— Не очень-то воображай, это случайный гол! — кричали вслед Арчилу ребята. — Он не считается! Ты обманул Отиа — с близкого расстояния ударил! Чего удираешь, а ну-ка, забей еще раз, если ты такой молодец!

Отиа почти с мольбой глядел на Арчила.

— Иди же, ну! — позвал он его, торопливо положил обратно кирпичи и снова встал в ворота.

Но Арчил даже не оглянулся.

— Гляди, Отиа, он струсил!

— Сбежал Арчил!

— Ну-ка, пусть еще забьет, если он такой герой!

Тщетно пытались ребята своим криком подзадорить Отиа. Потерпевший поражение, посрамленный, мой сын, не поднимая головы, прошел через двор, ступил на лестницу и скрылся из глаз. Я понял, что, подавленный своей неудачей, с ободранным локтем, он не покажется мне, и ушел в свою комнату.

На другой день, возвращаясь с работы, я увидел, что ребята нашего дома собрались во дворе и наблюдают за поединком между Арчилом и Отиа. Я вошел как раз в ту минуту, когда гол был забит в ворота. Мяч ударился о водопроводный кран метрах в трех от ворот, вернулся обратно и попал Отиа в голову. Хотя симпатии ребят были почему-то на стороне вратаря, никто не мог удержаться от смеха. Отиа не обратил на это внимания, поднял мяч и швырнул Арчилу:

— Бей!

Мяч снова влетел в ворота. Видимо, это был не второй и не третий гол: мой сын был забрызган грязью, вид у него был измученный, с лица стекал пот. Но он, что называется, держал марку, возвращал мяч Арчилу и повторял с вызовом:

— Бей!

Ребята больше не смеялись. Сочувственно и даже с некоторым почтением смотрели они на противников, которые с такой самоотверженной неутомимостью пытались посрамить друг друга.

Так продолжалось несколько дней. Проходя через двор, я делал вид, что не замечаю своего сына. Теперь уже не только ребята, а весь дом с острым интересом наблюдал за схваткой.

Не знаю, сколько дней продолжалась эта непримиримая борьба. Я уехал в командировку и вернулся в Тбилиси только через две недели. Подходя к своему дому, я услышал пронзительный громкий свист, возгласы ребят. Я ускорил шаг, уверенный, что снова увижу знакомую картину, но нет! Арчил бил по воротам, а Отиа, безошибочно угадывая направление мяча, всякий раз ловил его и возвращал Арчилу.

— Бей! — повторял он еще настойчивее, чем прежде.

Арчил бил, а Отиа с неизменным проворством ловил угловые, прямые, низкие и высокие мячи. Арчил нервничал, удары его становились все более неточными и несмелыми. Наконец он поднял мяч, подошел к вратарю и протянул ему руку:

— Я зря сказал тогда, Отиа, что из тебя Дорохов не выйдет.

Ребята с радостным удивлением бросились к недавним противникам и окружили их… Я понял, что я тут лишний, и поднялся по лестнице.

Так подружились Арчил и Отиа. С тех пор не было дня, чтобы Арчил не забежал к нам. Он оказался совсем иным, чем я поначалу представлял себе по его игре в мяч с Отиа. Он был добр, застенчив, очень любознателен. Его невозможно было оторвать от сказок и приключенческих повестей. Но особенно ему нравились в книгах и журналах рисунки и цветные репродукции: он и сам увлекался рисованием.

Когда моего сына не было дома, Арчил присаживался к столику с журналами и газетами и часами их разглядывал. А рисовать он больше всего любил птиц и животных…

Прошли годы.

Когда началась война, Арчил и Отиа были в четвертом классе. Отца Арчила в первые же дни призвали в армию, вскоре ушел и я. На третий год войны я был ранен под Керчью.

Долгое время меня перевозили из одного госпиталя в другой. Наконец выяснилось, что солдатом я уже быть не смогу, и осенним вечером тысяча девятьсот сорок третьего года я вернулся домой.

Тбилиси показался мне мрачным, неприютным. Небо было застлано тучами, моросил холодный дождь. Мокры были обобранные осенью деревья, дома, замусоренные улицы. На каждом шагу я видел печальные лица женщин, одетых в черное, очереди у магазинов и на трамвайных остановках, пустые витрины, запряженные тощими лошадьми повозки.

В трамвае была страшная давка, и я отправился домой пешком. Уже темнело, когда я добрался до подъема улицы Цулукидзе. Впереди меня шел мальчик лет тринадцати в широкой, перешитой со взрослого гимнастерке. Его худое тело казалось каким-то беспомощным в этом просторном одеянии. Я сразу узнал Арчила, хотя он заметно вытянулся. Я догнал его, положил руку на плечо.