Тагу. Рассказы и повести

А Калистрат Кварцхава был социал-демократом и, понятно, стоял совсем на иной точке зрения, чем Еквтиме. Калистрат был непримиримым врагом Еквтиме в политике, а как фельдшер считал своим долгом каждый день приходить к больному. Но едва он входил к почтмейстеру, как тут же начинался спор о политике — о внутренней и мировой. О событиях в мире они были так же хорошо информированы, как и о событиях в родной деревне. Даже больше. Оба получали десятки газет и журналов и нередко пописывали, каждый в газеты своей партии.

Калистрат знал французский и английский, Еквтиме — турецкий, оба — русский. Сами они, вовсе не в шутку, говорили, что вся внутренняя и внешняя политика Европы, Америки, Азии и Африки им знакома, как таблица умножения.

Спорили они друг с другом так горячо и страстно, что, не будь у Еквтиме хвори и огромного, как бурдюк, живота, которые мешали ему двигаться, он бы одним ударом пригвоздил к стене тощего, как кукурузный стебель, долговязого социал-демократа в желтых крагах.

И не будь у фельдшера Калистрата Кварцхава чувства жалости к больному национал-демократу, он бы переломил у него на голове толстую трость с набалдашником в виде головы бульдога.

В политике они были непримиримыми противниками, но это не мешало им любить друг друга — врозь они не могли прожить и одного дня.

Обессиленный спором и одышкой, Еквтиме прикладывал одну руку к животу, другую к груди, и, бледнея, поскольку кровь, как он сам утверждал, у него от споров высыхала, умоляюще смотрел на фельдшера. Калистрат мгновенно забывал о политических разногласиях, об изводившем его остром запахе пота и, накапав на кусок сахара сердечные капли, сам своей рукой совал его Еквтиме в рот.

Когда приступ проходил, Еквтиме смотрел на Калистрата, которого минуту назад готов был убить, с чувством благодарности, а Калистрат, в свою очередь, глядел на друга-врага сочувственно и прощающе.

Когда-то давно Еквтиме решил, что жить осталось ему не больше минуты, но с той минуты прошли часы, месяцы и годы, и почтмейстеру временами уже стало казаться, что жизни его не будет конца, и, следовательно, не будет конца политической вражде и политическим спорам между ним и фельдшером.

И сейчас, сидя на балконе, они тоже спорили.

— Послушай… ты плохо поступил, — продолжал Еквтиме спор, начатый еще в момент встречи. — Послушай… ты сидел в классе, пил с ними… вы выбрасывали за окно парты, пьяные, вы швыряли за окно бутылки… Вы целились в учителя из револьвера. Вся деревня, вся община знает об этом вашем позорном поступке. Скажи, как ты теперь будешь глядеть в глаза людям? Ну, где у вас, меньшевиков, чувство совести, и сохранили ли вы хоть крупицу чести?

— Еквтиме! — вспыхнул Калистрат, и правая нога его подпрыгнула вверх. — Во-первых, не касайся моей партии. Во-вторых, я не выбрасывал парт, не швырял в окно бутылки, Не целился из револьвера в этого твоего господина Кордзахиа. Что же касается чувства стыда, то прошу прощения — бог не дал и йоты его национал-демократии. Да какие вы демократы, вы самые настоящие националисты.

— Калистрат! — с угрозой загремел почтмейстер.

— Еквтиме! — с угрозой взвизгнул фельдшер.

— Калистрат! — снова вскрикнул почтмейстер, но тут силы покинули его. Одну руку Еквтиме быстро прижал к животу, другую к груди. Бледный, без единой кровинки, он умоляющими глазами смотрел на фельдшера, но Калистрат делал вид, что и не замечает всего этого. Он сидел непоколебимый, неподвижный, высоко подняв голову, холодный, как камень, несгибаемый, как железо, неумолимый, как тигр. Похоже было, что он и не собирается капать на сахар сердечные капли. От волнения и от обиды у фельдшера дергалось правое веко, а закинутая на ногу нога нервно подрагивала.

— Послушай… завтра, оказывается, приезжают член учредительного собрания Евгений Жваниа и председатель правления уездной общины Иродион Чхетиа, — сказал потерявший надежду на медицинскую помощь Еквтиме. Нет, не даст ему сейчас Калистрат сахара с сердечными каплями. Ну, и черт с ним, и без его капель мне, слава богу, стало лучше. — Это я тебе говорю, Калистрат, ты слышишь? Завтра приезжают…

— Знаю, что приезжают, — не поднимая головы, сказал фельдшер.

— Ну так вот… оказывается, Россия хочет объявить нам войну.

— Россия или большевики?

— Большевистская Россия… Во все уезды посланы члены учредительного собрания, и знаешь зачем?

— Знаю, для проведения мобилизации.

— Да… для проведения мобилизации. И в это время ваша хваленая народная гвардия вытворяет такое, чему позавидовали бы царские казаки, — желчно сказал национал-демократ.

— Так говорить о нашей славной народной гвардии может только большевик.

— Калистрат! — с угрозой загремел почтмейстер.

— Еквтиме! — с угрозой взвизгнул фельдшер.

И снова смертельная бледность проступила на лице Еквтиме…