Тагу. Рассказы и повести

— Утуиа Тодуа сказал мне, отец, что счастье человек обретает только на небе.

— Человек должен добиться счастья здесь, на земле, сынок. Говорю же я тебе — труженики в России уже добыли себе счастье.

— А ты откуда знаешь, отец?

— Знаю, — улыбнулся Беглар, — одна птичка принесла мне эту новость на хвосте.

Гванджи не поверил шутке отца.

— Джвебе ведь пошел в гвардию из-за денег, отец, — сказал Гванджи, вспомнив слова учителя. — Ведь Джвебе хотел, чтобы и нам легче стало. Из-за этого он и пошел в гвардию, отец. Он тоже ищет счастья.

— Ну, и нашел он его? — спросил Беглар. — Счастья деньгами не достигнешь. — Беглар остановился взглядом на желтом от лихорадки, изможденном лице сына, и жалость охватила его. — Эх, Гванджи, Гванджи, и так нам плохо, а твой брат, как стадо, согнал деревню с земли Чичуа…

— Это не Джвебе, отец, — у Гванджи от волнения задрожали губы. — Ты правда не пустишь Джвебе в дом?

— А где мать? — уклонился от ответа Беглар. На глазах Гванджи блеснули слезы, и, чтобы отец не увидел их, мальчик натянул на себя одеяло.

— А Варден слушался тебя, отец? — спросил Гванджи из-под одеяла.

— Врать не буду, кое в чем и не слушался.

— Учитель говорит, что Варден был такой же упрямый, как и ты, отец.

— Он так и сказал, твой учитель? — Беглар откинул одеяло с лица Гванджи.

— Да, так и сказал… Он сказал, что ни ты, ни Варден от своего слова не отступаете.

— Да, не отступаем, — подтвердил Беглар.

— Ну, так чего же ты от Джвебе хочешь?

Беглар не сразу ответил сыну. Не хотел ответить сразу, да и не мог. Он снова с нежностью и жалостью оглядел пожелтевшее от лихорадки лицо Гванджи. "Как много знает мой мальчик, — подумал он, проникаясь в то же время благодарностью к Шалве, — Гванджи его ученик, и Варден и Джвебе были его учениками". И тут Беглар вспомнил, как учитель стоял перед ним в поле. Ничто не выражало его волнения — ни голос, ни лицо, ни глаза, — вот только дрожащие свои руки учитель не знал, куда деть. Кроме Беглара, никто не заметил бы этого, но Беглар знал Шалву, как самого себя. Вот и сейчас Беглару слышится знакомый — среди тысяч других Беглар мгновенно узнает его — голос учителя. "Насильем никто не добьется счастья, Беглар", — сказал учитель, и еще он сказал: "Не лезь на рожон, Беглар". "Не переступай роковой черты, Беглар", "Беглар, разве этому учил я твоих сыновей — Вардена и Джвебе?" Этому учил ты их, Шалва. Этому учил и Гванджи. Этому пытаешься учить и меня.

— И я буду таким, как Варден и Джвебе, отец, — твердо сказал Гванджи, утерев слезу уголком одеяла. Беглар очнулся от своих дум. — И я буду с Гудзой Кор-шиа и Кочоией Коршиа, — продолжал Гванджи, — и я буду таким, как ты, отец! — Гванджи отбросил одеяло и посмотрел отцу прямо в глаза.

Почтмейстер Еквтиме Каличава и фельдшер Калистрат Кварцхава сидели на балконе, греясь в лучах уже подобревшего солнца. Калистрат сидел, заложив правую ногу на левую, выставив краги, хотя тут некому было любоваться ими. И толстая трость с набалдашником в виде головы бульдога тоже, конечно, была с ним, и фельдшер опирался на нее обеими руками, словно боялся, что иначе свалится со стула. Одним словом, фельдшер, как всегда, выглядел "европейцем", и кто-нибудь другой, может быть, и восхитился бы его парижским видом, но Еквтиме было не до этого — он непрерывно отирал лоб огромным, пропитанным резким запахом пота платком — багдади, затем принимался вытирать шею, но не успевал, потому что на лбу снова выступали частые, крупные капли пота. Когда же Еквтиме снова добирался до лба, пот уже стекал с лица. Вытереть мокрую грудь под распахнутой рубахой почтмейстер и не пытался — куда уж там, все равно не поспеешь. Так всю зиму и все лето обливался Еквтиме Каличава потом. Запах пота отравлял фельдшеру все удовольствие от встреч с почтмейстером, поэтому он всегда садился на почтительном расстоянии от Еквтиме. Но запах достигал его повсюду, и фельдшер научился разговаривать с почтмейстером, прикрыв рукой нос. Делал он это так ловко, что Еквтиме ничего не замечал.

Рубашка Еквтиме от пота всегда была такая мокрая, что облепляла огромное, как стог, тело и мешала и без того затрудненному астмой дыханию. Еквтиме всегда не хватало воздуха, и он жадно и шумно заглатывал его, как выброшенный из воды сом.

Вот уже много лет Еквтиме ежедневно ждет смерти. Он уже махнул рукой на жизнь — какая это жизнь, — но где-то в дальнем уголке его сознания все еще теплилась надежда — а вдруг наступит исцеление, а вдруг…

Еквтиме принадлежал к национально-демократической партии и решил все дни и часы, которые ему оставалось жить, отдать ей. Он служил своей партии словом, потому что из-за своей немощи, стоя на краю могилы, никаким делом уже помочь партии не мог. Ну, что ж, он был рад и этому, рад, что может помогать своей партии хотя бы так, и думал, что и партия тоже довольна им.