Таежный бродяга

— Вы ведь все устроены, — хмуро проговорил я, — имеете службу, жалованье, дома… А я — один. Болтаюсь, как дерьмо в прорубе. И ничего неизвестно. Хорошо, если стихи пройдут. А вдруг — нет? Что тогда?

— Брось паниковать, — сказал Лева, — не трепещи. Все будет — о'кэй!

И он принял из рук официанта графинчик водки. Осторожно (боясь пролить каплю) наполнил рюмку. И медленно, со вкусом, выпил ее.

Фельетонист проворчал, выгребая из шкиперской своей бороды хлебные крошки и перышки лука:

— Ну, в крайнем случае — если уж в самом деле подопрет, — придешь ко мне домой. Накормлю. О чем разговор?!

— И к нам, — дружно подхватили Сазонов и Лева, — и к нам тоже! Всегда!

Они были радушны; приглашали наперебой… Но домашнего адреса почему-то так мне никто и не дал.

Я никогда не был фрайером… Да Господи, какая чепуха! Сто раз я им был на своем веку — сто раз, не меньше. В общем-то, весь мой немалый опыт (блатной, босяцкий, лагерный) так ни разу и не пригодился мне в мирном быту, так и не научил ничему. И вот об этом-то я и думал теперь, — добредя на мягких ногах до гостиницы и с трудом отыскивая свой номер… Я думал об этом и изнывал от жалости к себе. И единственным утешением была мне мысль, что, может, и впрямь — все в свое время наладится, образуется. Все будет — о'кэй!

КТО ТЫ? ОТКУДА ТЫ?

Утром я пересчитал оставшиеся рубли. И понял, что за гостиницу мне уже не расплатиться. Снимая комнату, я предупредил, что пробуду здесь дней десять. Что ж, это время я, пожалуй, мог быть спокойным… Ну а потом? Когда срок истечет? Если я не раздобуду денег, не получу гонорар-то… Но об этом мне даже думать не хотелось.

Разбитый, с головной болью, спустился я в ресторан (надо было похмелиться, поправиться) и заказал стакан водки — последний! И отбивную с горошком — тоже последнюю! Отныне с ресторанами приходилось проститься. И вообще — со всякими закусками и выпивками; начинается режим строжайшей экономии.

С этого момента я вынужден был вести унылую нищенскую жизнь — приберегая и учитывая каждую копейку.

* * *

Вот так я и дотянул — в унынии — до дня нашей встречи с Ириной. Она сказала:

— Пока — все хорошо. Стихи одобрены, подписаны в печать — и уже в наборе. Я запланировала их на воскресный номер. Ну, а дальнейшее зависит не от меня; материалами, сданными в набор, распоряжается секретариат… Да вы это и сами знаете, что мне вас учить!

— Конечно, — проговорил я, — знаю. Воскресный номер, это ведь — завтра?

— Ну, да. Подождем, посмотрим. Надеюсь, никаких сюрпризов не будет.

— Я тоже надеюсь. Хотя… Должен сказать, что сюрпризы — это моя специальность. Они на меня валятся всю жизнь. Беспрерывно. И нет мне от них отдыха…

— Но если так, вы счастливый человек!

— Как сказать, — усмехнулся я, — как сказать. Если бы сюрпризы были добрые…

— Все равно. Неужели вы не понимаете — а еще романтик?! Ведь самое страшное, по-моему, жить монотонно, скучно; без сильных страстей, без перемен и неожиданностей.

И опять я — сквозь табачный дым — уловил текучий и странный блеск ее глаз.

Она курила, облокотясь о стол, держа папироску в кончиках пальцев. А я не курил! Не мог. Не имел папирос. В кармане у меня, правда, была насыпана махорка — мелко нарезанные, вонючие, табачные корешки. Это был самый дешевый сорт табака. Самый плебейский! И демонстрировать его перед работниками газеты я сейчас не хотел. И был прав, по-своему. Для приезжего москвича, столичного поэта, такая деталь была бы весьма странной.

Я страдал и томился. Но и попросить у нее папироску я тоже не решался; безотчетно стеснялся чего-то. Ах, как портит нас нищета, как она нас приземляет! Что бы мы ни делали и ни говорили, мы не можем о ней забыть ни на миг. Невольно впадаем в фальшь, переполняемся комплексами, перестаем воспринимать вещи просто…

Дверь кабинета растворилась: заглянул, поблескивая очками, Лева. Он был теперь подтянут, деловит — и ничем не напоминал того, вчерашнего, выпивоху и ерника.

Он тоже — курил! Какую-то сладкую сигарету. И небрежно посасывая ее, улыбнулся, стоя в дверях:

— Ирина, вы чего тут застряли? Перерыв! Я в буфет бегу… Занимать для вас очередь?

Меня Лева словно бы и не узнал. Кивнул мне вежливо и суховато и больше уже не смотрел в мою сторону.

— Займите, — сказала Ирина. — Это очень мило, что вы так заботливы.

И потом — поворачиваясь ко мне:

— Пойдемте с нами, а? Вы ведь никуда не торопитесь?

— Вот как раз — тороплюсь, — возразил я. — Занят, понимаете ли. — И поднялся поспешно. — Благодарю. Как-нибудь потом.

В коридоре я простился с ними и пошагал к выходу. — Но вдруг Ирина окликнула меня. И подойдя вплотную, проговорила, понижая голос:

— Ну, а вечером — вы тоже заняты?

— Да вроде бы нет…

— Тогда приходите ко мне ужинать.

— Не знаю, — забормотал я, — стоит ли? Как-то неловко… При чем здесь ужин?

— Как, то есть, при чем? — сказала она, внимательно разглядывая меня. — Ужин — дело хорошее… Посидим, поболтаем, проведем вечер… Договорились?

— Н — ну что ж, — сказал я, — ладно.

Она сейчас же извлекла из сумочки блокнот — что-то чиркнула там. И протянула мне вырванную страницу: