Таежный бродяга

И удалилась — в обнимку с мужем — больше уже не оглядываясь.

Провожать Люду вышла вся обслуга экспресса. Железнодорожники выстроились, как на параде. И машинист — отправляясь — дал неположенный по правилам протяжный, мощный, торжественный гудок.

В эту ночь я уснул не скоро, долго еще сидел с проводниками. Мы пили водку, вспоминали «пассажирочку» и рассуждали о жизни — о ее зигзагах и чудесах…

Задремал я под утро, когда уже сочилась меж шторами бледная заревая прозелень. И во сне явилась ко мне Наташа — почему-то нагая, слегка прикрытая простыней… Но видение это тут же заслонилось другими. Выплыло и угасло лицо Юры. И я снова увидел себя в отделении Московской милиции. И голос капитана Прудкова сказал — грозно и явственно:

— Закон — наш Бог. А Бог любит Троицу… И потому прощения тебе теперь не будет. Ты снова схитрил, увильнул от ссылки. В третий раз нарушил закон. В третий раз! В третий раз!

Я очнулся с трудом и не сразу; кто-то крепко тряс меня за плечо, приговаривая:

— Эй, вставай. Третий раз уж бужу — приехали… Иркутск!

ВСЕ БУДЕТ "О'КЭЙ"!

Сойдя с поезда, я сразу же направился в гостиницу. Побрился и принял душ. Потом разобрал вещи. Уложил стихи в небольшую кожаную папку (подарок кузена), на которой золотым тиснением было выведено: "Второе Всесоюзное совещание молодых писателей". И не спеша пошагал по городу, отыскивая нужный адрес.

Сибирь меня встретила ласково… Странно: в Москве, когда я уезжал, уже вовсю пахло осенью. Дышали сыростью зори, перепадали частые дождики. А в Иркутске царила сушь и прозрачная ясность. Здесь, за четыре тысячи верст к востоку — в самом сердце Азиатского материка — лето еще не ушло, не угасло. И вдоль иркутских улиц еще кружился и застилал тротуары белесый тончайший тополиный пух. (И город этот с тех пор таким и остался в моей памяти — тополевым!)

Я брел по белой этой, пушистой пороше — размахивал папкой, посвистывал, с любопытством поглядывал по сторонам. Денек был веселый. По улицам с криками носились мальчишки — поджигали спичками пух. Он вспыхивал сразу же, легко. И по обочинам тротуаров — змеясь, перекрещиваясь — бежали зыбкие синеватые огоньки.

Возле углового дома (того самого, что указан был в адресе) стоял у калитки какой-то долговязый парень — сутуловатый, с унылым профилем — и тоже смотрел на мальчишек. Я спросил его: не знает ли он некоего Шарора… И парень, сощурясь, сказал:

— Это — я сам.

И потом — прочитав письмо:

— Ну, здавствуй. Я о тебе уже знаю. За это время еще одно письмо пришло. Ребята просят — помочь… Что ж, я готов. Только — как? Ты вообще-то что намерен делать?

— Не знаю, — замялся я, — может быть, что-нибудь — в здешней газете?..

— Попробуем, — пробормотал он. — Но учти, я вообще-то работаю ведь не здесь, не в городе, — а в строительной многотиражке, на Братской ГЭС… Слышал об этой стройке? Это под Иркутском — недалеко.

— Еще бы! — воскликнул я (хотя, признаться, никогда о ней и не слыхивал). — Разумеется!

— И живу я тоже — там. А здесь, дома, бываю редко, наездами… Тебе, старик, повезло — что мы так сходу встретились.

Ага! — подумал я, — вот оно, начало везения — первый сигнал!..

Шарор сказал, одернув пиджак и поправляя галстук:

— Что ж, пойдем. Представлю. У меня, кстати, тоже есть там дела… Сегодня понедельник, день тяжелый, я обычно предпочитаю другие дни. Но — ради такого случая!..

* * *

В редакции было людно, шумно, накурено. Тут царила особая атмосфера деловой суеты и веселого беспорядка… Шарор поминутно задерживался, окликая знакомых, здороваясь с ними. Он знал всех, был своим здесь, чувствовал себя уверенно, свободно и я ему завидовал…

Возле двери с табличкой: "Зав. отделом литературы и искусства" он остановился. Мигнул мне заговорщически. И толкнув дверь — посторонился, почтительно пропуская меня вперед.

И я вошел, неся перед собою — как щит — кожаную папку с золотым тиснением.

— Привет, Ирина! — сказал мой спутник, обращаясь к женщине, сидевшей за столом в глубине кабинета. — Вот — гостя привел. Московский поэт.

— Очень рада, — сказала Ирина.

Она что-то читала и теперь распрямилась, подняла голову. Внешность у нее была впечатляющая: седые, коротко стриженные волосы — и бледное нежное лицо. Большие, серые, с влажным отливом глаза. Папироска, дымящаяся в кончиках пальцев. Белая шаль — на хрупких плечах.

— Заехал в наши трущобы и хочет познакомиться с тобой, — продолжал Шарор, — стихи вот принес…

— Что ж, посмотрим, — проговорила Ирина. И улыбнулась мне: — Проходите, пожалуйста, садитесь… И затем — подняв глаза к Володе:

— Ну, а как — ты? Как жизнь?

— Да как всегда. Заботы, хлопоты, ни минуты покоя. — Он быстро глянул на часы: — Извини, Ирочка, потреплемся в следующий раз. Мне в типографию надо, я там срочное клише заказывал для своей газеты. А потом — в промышленный отдел… Еще кое-куда… Побегу! Значит, о друге моем позаботишься?

— Не беспокойся, — усмехнулась Ирина. — Ох, Володя, какой-то ты стал суетливый…

— А что поделаешь? — Он развел руками. — Се ля ви!

И уже уходя — торопливо похлопал меня по плечу: