Таежный бродяга

Весело посвистывая, вошел я в гостиницу. Облокотился о конторку администратора. Протянул руку… И рука моя повисла в пустоте.

Администратор не поздоровался со мной — как всегда. И не подал ключа. Я спросил, настораживаясь:

— В чем дело?

— Не велено, — сказал он, сурово качнув головой.

— Что — не велено? — удивился я, — где мой ключ?

— Ключ здесь, — сказал он сухо, — но давать — не велено. У вас задолжность. И пока вы не рассчитаетесь…

— Послушайте, — сказал я, раздражаясь, начиная закипать. — Что за чертовщина? Я же ведь объяснил директору…

— Вот он-то как раз и распорядился!

— Я объяснил: все скоро наладится… И вообще, стоит ли спорить из-за пустяков?!

— Счет — это не пустяк, — возразил старичок — администратор, шурша за конторкой бумагами.

— Да что там — на этом счету? Сколько?

— А вот полюбуйтесь! — Он протянул мне мелко исписанный листок. — С вас причитается — за две недели. По четыре рубля в сутки…

Я взял листок — и резко скомкал его в пальцах. Сумма, указанная в счете, почти полностью совпадала с той, что недавно только предлагала мне Ирина. И я даже застонал от досады, мысленно проклиная себя, свою незадачливость, свое дурацкое позерство.

— Но… Как же быть? — протянул я затем. — В номере ведь мои вещи.

— Вещи пока останутся здесь — в залог.

— Так. — Я затянулся, закашлялся — захлебнулся дымом. — И где же мне теперь ночевать?

— Где хотите. Это уже не наша забота.

— Но верните хотя бы документы!

— Не могу. Директор их тоже приказал задержать.

Когда я покидал гостиницу, уже светало. Тянуло холодком. Над шаткими верхушками тополей, над дальними крышами крутился ветер — гнал с востока перистые, окрашенные в желтое облака.

Этот день я провел, бесцельно слоняясь по городу. Потолкался по базару. Затем — как-то невольно, невзначай, — прибрел к Ангаре. Ноги сами завели меня в знакомые маета… И там я и встретил следующую ночь. И улегся спать под старым мостом, на пологом откосе, поросшем пыльными, пряно пахнущими зарослями багульника.

Я спал на подостланной газете — той самой, где были опубликованы мои стихи! И эти первые черным по белому напечатанные строчки утешали меня и грели в ночи и навевали беспечальные сны.

* * *

Разбудили меня чьи-то визгливые вопли, яростная возня… Я раскрыл глаза, и увидел край ободранной длинной юбки. И рядом с ней — еще одну.

Две пары грязных босых женских ног топтались у моего лица. Я поспешно поднялся. Сел, позевывая. Полез в карман за махоркой.

Дрались две цыганки: пожилая, грузная — и молодая, вертлявая, шустрая, как мышь. Они кружились, вцепившись друг другу в волосы, и бранились гортанно, — сыпали птичьими словами.

Поодаль сидел бородатый мужик — смуглый, горбоносый, в пестрой жилетке. Он переобувался, вытряхивал мусор из сапога. И на бабью эту склоку не обращал ни малейшего внимания.

Цыганки дрались. Летели клочья волос. Клубилась сухая, едкая пыль. Подол рваной юбки мазнул меня по глазам — и я отодвинулся с неудовольствием и спросил, поворотясь к мужику:

— Это — твои?

Он молча кивнул, изучая сапог, пробуя ногтем крепость подошвы.

— Чего это они — спозаранку?

— А хрен их знает. — Цыган лениво повел плечом. — Бабы, одно слово!

— Но ты хотя бы выясни…

— А зачем?

— Все-таки — дерутся!

— И пущай.

— Но так они, пожалуй, долго еще не остановятся…

Цыган, сопя, натянул сапог. Похлопал по голенищу. И только теперь посмотрел на меня, мигнул черным, круглым, галочьим глазом.

— Ты еще, видать, зеленый, молодой; эту породу не знаешь. Начни их удерживать, они вовсе не утихнут. Никогда! А так — побесятся, устанут, и самим надоест. Главное, чтоб — устали!

Цыганки и действительно скоро устали и успокоились. И уселись возле нас, отпыхиваясь, приводя себя в порядок.

Та, что была помоложе (узколицая, с высокими скулами, со свежей царапиной на шее), покосилась на меня. И потом — придвигаясь — спросила:

— А ты, кучерявый, чего здесь ночуешь? Или податься некуда? Или прячешься от кого?

— От кого мне прятаться? — возразил я, поморщившись. — Так случилось… По пьянке… Бывает!

— Бывает, — согласилась она. И улыбнулась — длинно, лукаво, поигрывая бровью. — А вот я тебе, драгоценный, погадаю! Все тебе открою, алмазный, — всю правду. Что будет, что тебя ждет… Позолоти мне, касатик, руку!

Все эти цыганские трюки мне давно были знакомы, я когда-то жил в таборе и насмотрелся там всякого… И отлично знал, что большинству гадалок верить глупо, смешно. Знал это — а вот, поди же, не устоял, поддался уговорам. Все-таки будущее меня сильно интересовало!

Я нащупал в кармане последнюю, заветную, аккуратно сложенную трешку. И колеблясь, протянул ее цыганке… Та сейчас же затрещала картами — раскинула их на траве.

И зачастила привычной, бойкой, наглой скороговорочкой:

— А будет тебе, яхонтовый, полная удача во всем! Нечаянная радость и нежданная любовь…

Она запнулась, помедлила, нахмурясь. И вдруг добавила — непонятно:

— Есть у тебя враги, но ты их не бойся! А бойся ты, касатик, своих друзей.

ПРИВЕТ, ШАРАМЫГА!