Таэ эккейр!

Дверь Общинного Дома приоткрылась, и папаша Госс мимолетно удивился: кто еще может заявиться, когда все и так собрались? Однако удивление мигом угасло, сменившись чем-то тягостным, навроде больного зуба: не то ноет, не то шатается... то ли припарку ставить, то ли драть его изо рта вон — этак сразу и не разберешь. И что сейчас делать, тоже с ходу не разберешь. За всеми бедами напрочь из головы повылетело, что суланского купца со дня на день ожидать надо. Вот он и приехал... выбрал, что называется, времечко! Хоть бы неделей позже, когда страсти поулягутся... а сейчас — ну до него ли сейчас людям? Право слово, ну что бы старине Ориту задержаться в своем Сулане! Хоть он и ездит в Луговину вот уже, почитай, два десятка лет, хоть и обвыклись с ним люди, хоть и радуются всякий раз его появлению — а только на сей раз никто его привечать не станет. Не все добро ветром расточилось, хватит и на торговлю... оно бы, глядишь, и на разживу пошло — а только над свежим пепелищем не торгуют. И надумай Орит хоть словечком обмолвиться...

Однако Орит и в мыслях не держал говорить ничего подобного. Он широким шагом пересек Общинный Дом, не останавливаясь, чтобы глянуть на недружелюбно замолкнувших обитателей Луговины, воздвигся над Хранителями, сунул свою громадную лапищу в поясную кису, а потом, повернув руку деньгами вниз и прикрыв ее другой ладонью, как заповедано обычаем, решительно высыпал свой дар в общинный кошель.

Общий вздох ветром пронесся по Дому, напрочь сдувая недавнее глухое недовольство.

Папаша Госс едва не крякнул, завидев, как резко дернулся вниз кошель в ручонках Шени. Ай да Орит! Оно конечно, сколько суланец денег положил, папаше Госсу было не разобрать — так ведь этого никому видеть и не положено. Никому и никогда. Общинный кошель недаром ведь еще и совестным именуется: клади, сколько совесть велит — и бери, сколько совесть дозволит. Нельзя подсматривать, кто сколько в совестный кошель кладет... так ведь папаше Госсу и подсматривать нужды нет. Денег он, что ли, на своем веку не видал? В руках не держал? Можно подумать, он не знает, сколько отсыпать надобно, чтобы кошель вот этак вниз повело? Ай да Орит! Не иначе, весь свой неразменный запас, как есть, в кошель ухнул. Все, что опытный купец на крайнюю надобность про запас держит: на случай покражи... или ежели телега, к примеру, сломается в дороге, а то и лошадь захворает. Да, на то похоже. Ничего не скажешь, все-таки Орит — правильный мужик... и торговец тоже правильный. Ясное дело, на чужой беде не в одну, а в три выгоды нажиться можно — вот только это будет твоя последняя нажива в здешних краях. Люди никогда не забудут, что ты на их слезах свою корысть взять не побрезговал. А вот если ты в их горе свою подмогу вложишь, этого тебе тоже не позабудут. Кто его знает, от сердца Орит в кошель отсыпал или от ума — поступил-то он всяко правильно. Так что напрасно папаша Госс полагал, будто Орит окажется нежеланным гостем. Пойдет у него и на сей раз торговля — и не далее как завтра, едва только рассвет забелеет! Другое дело, что прибыли Ориту в этом году с Луговины не видать, как правому уху левого — если и не проторгуется, так только-только убыток покроет. Зато в следующем году ему всякий предложит с походом, а запросит со сбросом. Экий суланец, однако, хват!

— Легко ли доехать довелось? — приветливо окликнул Орита шорник Эптала на правах самого старшего.

Папаша Госс удовлетворенно хмыкнул. Нет, определенно жизнь налаживается. И Орит приехал, получается, очень даже ко времени. Хотя лучше бы ему приехать неделей раньше. При всяком купце беспременно охрана своя имеется — ну, и Орит по этой части тоже ведь не хуже людей. Такие при нем парни состоят — ух! Навроде ремней сыромятных. На хорошем солнышке кого хочешь удавят, а сами нипочем не порвутся. Окажись они тут чуток пораньше, так может, и лучнику остроухому сегодня и делать бы нечего. И народу бы меньше в погорельцах оказалось. Эх, припозднились охраннички купеческие! Вот бы кому на околдованных навалиться... если бы только те их до себя допустили. А ведь не допустили бы. С чего бы полоумным эльфам в рукопашную лезть, когда луки их клятые при них? Они хоть и полоумные, да не настолько. Остроухие бы охрану купцову в три потяга тетивы прикончили. Нет, хорошо все-таки, что Орит только сегодня к вечеру объявился. И товар его цел и невредим, и люди его живы, и сам суланец в полном здравии и при своем интересе. А это всяко лучше, чем разграбленный обоз и мертвый купец. Вовсе даже незачем суланцу помирать. Орит — мужик правильный.