Тадзимас

В самом деле, везде на полях возле текстов стояли загадочные Ленины значки, пометки, а возле некоторых стихотворений отчетливым его почерком – каллиграфически, с нажимом, только перьевой ручкой, только черными чернилами, как всегда любил он писать, – выведено было: «Гениально!»

Для Губанова это было вроде как – «одобряю!» или «разрешаю!».

Перешагнуть барьер соревновательной, жгущей, прямо-таки детской ревности было ему трудновато.

А потом он и сам снова начал писать, – и появилась поэма «Козырь», и циклы новых стихов, – и он ожил, воспрянул.

Импульс творческий пришел к нему – из моих стихов.

Свойство у них есть такое – побуждать людей к творчеству.Жизнетворность. Свет созидания.

В самиздате – явная самобытность. Посмотрите-ка на внешний вид этих перепечатанных книжек, на то, как они сделаны, «изданы». В них виден был характер каждого «самиздатчика», почерк его, лицо. Самиздатовская книжка – тоже ведь изделие, результат некоего труда, больше творческого, нежели механического.

Вспоминаю аккуратно, на четвертушках бумаги, перепечатанные книжечки Наташи Горбаневской, пронумерованные экземпляры, с подписью автора, надежно сброшюрованные, в плотной обложке. Бережный подход к делу, само внимание, сама сосредоточенность. Тексты, хоть и напечатаны через маленький интервал, читаются хорошо, потому что экземпляры вовремя перекладываются новой копиркой. Любо-дорого глядеть.

Наташа Светлова – та не забывала подчеркивать: «Копирки не жалею. Через каждые четыре закладки – сменяю». И действительно, книжки у нее получались – загляденье.

Вот оно, отношение к работе. Да еще при наличии хорошей машинки. Долго у меня хранились самиздатовские томики Мандельштама, подаренные ею, покуда не затерялись в семидесятых, в неразберихе моих мытарств, вместе с частью временно оставленных на хранение в каком-то из московских домов моих бумаг.