— Такое нередко случается с женщинами. Ещё чаще они надрываются до полусмерти, пытаясь выкормить ребёнка и дать ему воспитание, подобающее его сословию. Вырастить человека непросто, сир, а между тем тот, кто был этому обучен, может убить его легко и быстро. Случайное бедствие может оборвать жизнь мгновенно, болезнь — за несколько дней. Я не могу спросить, почему всё так устроено, и сам тоже не знаю ответа.
— Но будь всё иначе, земля не прокормила бы столько людей.
— Едва ли. Если земля распределена разумно, и у крестьян достаточно скота, чтобы её удобрить, она прокормит многих. Лишние могут уйти в город, и я надеюсь, что для них там будет всё бòльше занятий. Кроме того, есть способы не рожать слишком часто, их знают и заботливые супруги, и женщины для утех.
— Вам ведь нередко приходилось думать о смерти, сир Шади? Неужели вас не тревожит то, что случится после вашей кончины?
Я был изумлён:
— Как это не тревожит? Я очень хотел бы знать, что будет с Павией, со множеством людей, к которым я привязан, да и с их потомками, если уж на то пошло. Но вы ведь можете сказать мне мало утешительного, поскольку верите в конец мира.
— О нет, это надо понимать в ином смысле. Это будет конец нынешнего мира и начало другого, гораздо более прекрасного. Вам это кажется невероятным?
— Отчего же? Мир меняется, порой даже к лучшему, хотя это редко происходит быстро.
— Но вы сбили меня. Я хотел спросить о том, что будет после смерти с вами. Вы храбрый человек, но неужели совсем не боитесь её?
— По правде сказать, порой я желал своей гибели, но каждый раз, когда она становилась слишком вероятной, это проходило. Полагаю, почти все люди так устроены, и вряд ли даже старость, если я до неё доживу, тут что-то изменит. Конечно же, я боюсь смерти. Но мне странно верить, что из клубка надежд, горестей и опасений, который свился в этой груди, что-то может перейти в вечность.
— Пока что нам всё равно не дано знать, как такое возможно, сир.
Он откашлялся:
— А простая благодарность? Неужели в вашей жизни не было случаев, когда спасало лишь чудо?
Мне было трудно подобрать слова, но я всё же ответил:
— Не только в моей. Моя родина пережила ужасные беды…
Уроготец опустил голову. Я продолжал:
— Но ещё худших мы в самом деле избежали только чудом. Для меня было бы нескромностью сказать, кому я считаю себя за это обязанным, таковы наши законы.
— Я знаком с правилами ваших благородных. На них воспитано немало людей твёрдых и мужественных. Но разумно ли поклоняться творению, если есть Творец?
— Сир Ханке, ваша страна богата, ваши правители и цеха щедры к творцам. Ургот знал много прекрасных скульпторов, художников, поэтов, музыкантов…
— К чему вы это говорите? — спросил он с недоумением.
— Вы ведь должны их понимать. Что предпочтёт творец — похвалу себе, своему уму, образованности, красоте и манерам или похвалу любому из своих творений? Рассказывают, что ваш живописец, Тако, чуть не погиб во время пожара в столице, пытаюсь вынести свои картины из мастерской.
— О да. Он сильно обгорел. И первыми, говорят, спасал неоконченные. Мы ведь тоже Его творения и вряд ли ещё завершены…
Монах погрузился в глубокую задумчивость, и я пожелал ему доброй ночи, не желая её прерывать. Тогда я не знал, что ещё буду вспоминать этот разговор, и пожалею о том, что оспаривал его надежды на посмертие.
Глава 18
Трава вдоль нашей дороги была заметно пожухлой везде, кроме тех мест, где разрослись куртинки осоки. Повсюду виднелись проплешины сухой земли. Но кое-где горели звёздочки диких астр и гвоздик, а ещё чаще попадались белые цветки неизвестного мне кустарничка. Когда мы останавливались на ночлег, я шёл выкапывать корни змеевика. В нашей еде давно почти не было овощей, кроме лука и чеснока. Змеиный корень слегка вяжет рот, но годится людям в пищу в любом виде, в этих же краях, говорят, его очень любят олени.
Ближе к Уделу Ворона, куда приходят йортуны из разных краёв, чтобы устроить ежегодный торг, воздух стал заметно влажнее. Здесь чувствовалось дыхание Длинных озёр, где жил народ Эркина, дяди Миро. Трава тут росла гораздо гуще и во многих местах скрывала человека до пояса.