Та, что надо мной

Время моего отъезда уже приближалось. Я предчувствовал, что каждое утро, проснувшись, буду жалеть о том, что не увижу сегодня Адри. Я не знал, люблю ли её и способен ли ещё любить, но доверял ей так, как лишь немногие счастливцы доверяют жёнам. Мне не раз приходило в голову предложить ей супружество. Между нами стояла не Габи — память о ней, напротив, объединила нас, став нашей общей тайной. Кроме того, я мог быть уверен, что девушка не согласиться на моё предложение только потому, что брату хочется её пристроить. Наши благородные обычно заключают брак по сговору семей, но желание самих будущих супругов обязательно для этого почти всегда. Урготские обычаи, при которых жених и невеста могут в первый раз увидеть друг друга на свадьбе, кажутся нам дикими, а наши им — слишком свободными. Может быть, это и так, но ребёнку трудно будет обрести свою природу, если его родители, заключая союз, поступились собственной.

Но я не представлял, как объясниться с Адри. Сказать ей, как многие говорят: «Я не могу жить без вас»? Но это будет неправдой. Я с радостью выменял бы свою жизнь на жизнь Тодо, Сведа или чудака Ханке, однако это было невозможно. Мне не хотелось возвращаться в мой столичный дом, потому что там уже не будет Вула, такого незаметного и такого незаменимого. Но я смог жить без каждого из них. Я заставил себя жить даже без Миро, хотя в каждое новолуние обычная слабость напоминала мне о том, кого нет рядом. Я понимал, что смогу жить и без Адри, но понимать это было очень грустно. И что я предложу ей, кроме родового имени Дакта, пусть и весьма достойного? Множество моих врагов, которые станут и её врагами? Свой разгромленный дом? Моё желание, чтобы рядом со мной, наконец, оказался кто-то близкий? Это желание было слишком велико. Я видел тех, кто долго голодал. Их приходилось удерживать, чтобы они не набросились на еду, потому что, добравшись до неё, они не знали меры. Я слишком часто был один, и когда оказывался рядом с теми, кого любил — с Миро, с Альда, с Лаури — мне приходилось так же удерживать самого себя. Тем более что повредить я мог и им тоже. Я опасался, что рядом с Адри буду уже не властен над своей природой.

Между тем приближалось полнолуние, а я назначил свой отъезд именно на этот день. Так ничего и не решив, я пришёл к выводу, что отступление иногда бывает необходимо, даже если сражаешься с самим собой. Нар вскоре должен был поехать в Вилагол за пенсией. Я дал ему рекомендательные письма и уговорил взять в столицу Адри. Быть может, если когда мы увидимся там, мне будет легче объясниться.

В нашем захолустье гостей принято собирать в путь так, словно они отправляются по меньшей мере за Хаймур. Нар и сейчас был стеснён в средствах, а я сохранил довольно много из взятых в дорогу денег. Но на мою лошадь навьючили столько еды, что я стал за неё опасаться. Прощаясь, я сказал:

— Если я буду в Вилаголе, обязательно нанесите мне визит.

Нар горячо заверил, что не забудет меня. Адри посмотрела мне в глаза своим пристальным взглядом и тихо проговорила благословение странствующему. На севере его ещё помнят. «Под солнцем и под луной, под дождём и снегом, в горах и на морских волнах пусть обойдут тебя беды, устрашатся лихие люди, отыщется тропа». Это благословение всегда давала старшая женщина в доме, а мать Адри умерла три года назад, и теперь хозяйкой была девушка.

Глава 20

Вторая луна осени, 505 год от обряда Единения

Дом, к которому я подъехал вскоре после полудня, явно принадлежал раньше кому-то из благородных, но со смертью хозяев оказался выморочным. Он был построен надёжно, с расчётом на здешние холода, поэтому не разрушился и даже не покосился, только дерево уже сильно потемнело. Никаких людей, во всяком случае, никаких живых людей, там не было. Нигде в комнатах не топили, хотя шла уже вторая луна осени. Однако с двери и с нескольких окон кто-то сорвал доски, которыми они были заколочены. Калитка повисла на единственной уцелевшей петле.

Я вхожу в дом, не снимая кожаной куртки и положив руку на кинжал, но чувствую, что оружие мне тут вряд ли понадобится. В одной из комнат кто-то, похоже, наспех прибирался и устраивался на ночлег. Я прохожу в следующую. На стене напротив открытого окна висит бòльшое зеркало в человеческий рост. Поверхность его ничего не отражает, хотя солнце светит в комнату. Я подхожу к нему и только тут понимаю, что последние несколько шагов сделал уже не по собственной воле. Я попытался бы войти прямо в него, если бы вовремя этого не почувствовал и не совершил над собой усилие, чтобы остановиться.

Но отвести от зеркала глаз я уже не могу. В его совершенно чёрной глади есть что-то невообразимо жуткое. Это не то чувство, которое я испытал на перевале Хаймура. Рядом с его вершинами каждый из нас понимал, что человеческая жизнь хрупка и требует отваги, граничащей порой с безумием. Эта непроглядная чернота внушает глядящему в неё, что жизнь бессмысленна, и за неё не стоит бороться. Ещё до того, как в моей голове раздаётся голос, я уже понимаю, что случилось.