t

Снизу была сделанная карандашом Победоносцева пометка:

Чую, страшна и непредсказуема будет последняя встреча. Однако не избежать. Господи, укрепи.

Т. закрыл глаза – и ему вдруг представился Достоевский. Он был не такой, как на портрете – прежним осталось только лицо, а тело, сотканное из голубоватого огня, было неземным и прозрачным. За спиной Достоевского видны были два ослепительно-белых ангельских силуэта.

– А знаете, граф, – сказал Достоевский тихо, – похоже, что вас до сих пор Ариэль создает. Со всеми вашими белыми перчатками. Просто он вас для своего шутера приспособил-с…

Т. не ответил ничего – слов у него не нашлось, и мерцающая фигура Достоевского в сопровождении двух ангельских огней торжественно поплыла ввысь.

Услышанное было несомненной слуховой галлюцинацией. И несомненной правдой. В любом случае, из квартиры Победоносцева следовало уйти как можно быстрее.

На лестничной клетке было пусто. В доме стояла прохладная летняя тишина, которую нарушал только скрип качающейся под ветром ставни.

«Значит, снова Ариэль со своей бандой, – думал Т., спускаясь по ступеням. – Опять меня обдурил… Сколько теперь будет новой мерзости и крови, представляю. И уже понятно, что дальше. Две сумки с оружием из Ясной Поляны, пакетик спорыньи от Гоши Пиворылова, потом ночью появится Аксинья, закосит пурпурным глазом и шепнет что-нибудь на латыни…»

Дойдя до нижнего этажа, он заметил, как переменился подъезд. Железной будки консьержа теперь не было – зато у входной двери стоял гнутый венский стул, на котором посапывал швейцар в фуражке с желтым околышем.

Каким-то шестым швейцарским чувством ощутив приближение Т., он, не открывая глаз, приложил руку к околышу. Т. молча прошел мимо.

Выйдя на улицу, он некоторое время разглядывал канализационный люк прямо напротив подъезда. Было непонятно, как в него пролезла картина – хотя, с другой стороны, Ариэлю по плечу было и не такое. Потом рядом остановилась извозчичья пролетка, когда-то покрашенная в желтый цвет, а теперь от грязи ставшая почти коричневой.

Извозчик был обычным питерским ванькой, безбородым молодым мужиком, судя по всему – приехавшим на заработки из окрестной деревни.

– А подвезу, барин…

Усевшись сзади, Т. сказал:

– Гостиница «Европейская». Только ты, братец, поезжай по Фонтанке. И покажи, где там четырнадцатый нумер – дом Олсуфьева.

«И еще хорошо, если Аксинья, – думал он, глядя на спешащих по делам людей, – а не какой-нибудь морячок или кучер. Такое ведь тоже может случиться, если маркитанты велят. И опять будет казаться, что это я, просто такой вот разнообразный и многосторонний, внутренне глубоко противоречивый – и тем более грандиозный человечище…»

Эти мысли вызвали приступ острой тоски, переходящей в чувство физической невыносимости бытия.

«А не исчезнуть ли совсем?»

Это была даже не столько мысль, сколько чувство, возникшее в солнечном сплетении – но такое сильное и дезориентирующее, что Т. пришлось откинуться на сиденье пролетки, чтобы спокойно дышать.

Пролетка затормозила.

– Вот дом Олсуфьева, – сказал ванька.

В настроении Т. вдруг произошла перемена – на смену унынию пришла отстраненная холодная решимость.

«Отчего же сразу исчезнуть, – подумал он, оглядывая указанный извозчиком дом. – Это мы всегда успеем. А тут много нового выясняется…»

Здание было ему совершенно незнакомо. Подвальные окна, два ажурных балкона в середине фасада, ложная арка, крутой борт крыши с окнами в парижской манере – память не могла зацепиться ни за что. Т. тяжело вздохнул.

«Кто такой этот Олсуфьев? Не помню, ничего не помню… Вот завтра рано с утра и займемся…»

Еще раз внимательно посмотрев на крышу дома, он сделал знак извозчику. Ванька чмокнул и покатил дальше.

Через четверть часа Т. вошел в холл «Hotel d'Europe» и приблизился к отделанной темным камнем стойке.

У сидящего за ней рецепциониста волосы были смазаны маслом и разделены точно посередине головы аккуратным пробором, из-за чего он напоминал молодого прусского офицера. Рецепционист так странно поглядел на Т., что тот почувствовал необходимость заговорить.

– Скажи-ка, братец, а этот лама, ну, бонза в монгольских ризах, который меня навещал, больше не приходил?

Лицо гостиничного служащего расплылось в улыбке.

– Да где же, ваше сиятельство, – сказал он восторженно. – Где же ему прийти. Вы его вчера так портретом отмутузили, что он теперь не скоро придет.

– Портретом? – нахмурился Т.

– Он его вам перед тем принес. Где бородатый господин нарисован. Ох, как вас этот бонза разозлил, ваше сиятельство! Вы ж за ним по Невскому полверсты бежали. Кричали «поберегись», и портретом, портретом…

Рецепционист поднял вверх обе руки, показывая, как именно, и улыбнулся еще шире. Т. смерил его неодобрительным взглядом.

– Так значит, не приходил, – констатировал он. – Тогда вели разбудить меня завтра в пять. Только не забудь, у меня важное дело.

Рецепционист посерьезнел и сделал пометку карандашом в лежащей перед ним конторской книге.