t

«Но если все именно так, – думал Т., – то я без труда смогу победить Ариэля… Такая возможность обязательно предусмотрена. У меня должно быть все необходимое – прямо под носом… Так. А что у меня под носом?»

Он оглядел стол – стопку гербовой бумаги, чернильницу с пером, стакан с водой и свечу.

«А может быть…»

Т. зажмурился, словно боясь, что мысль, внезапно пришедшая ему в голову, может так же неожиданно ее покинуть. Некоторое время он барабанил пальцами по столу, и эта дробь делалась все быстрее. Потом он засмеялся.

«То есть не может быть, а совершенно точно…»

Дверь приоткрылась, и в камеру заглянул Кудасов. В его глазах светилось любопытство.

– Я забыл сказать, граф, если желаете, у нас есть настойка опия.

– Благодарю, – сказал Т., приходя в себя. – Извините мою несдержанность. Просто я понял… В общем, мне нужна еще пара минут.

На лице жандарма изобразилось озабоченное понимание.

– Ждем-с, – кивнул он и исчез за дверью.

«Ну что же, – подумал Т., чувствуя жутковатый и веселый азарт. – Есть только один способ все проверить. Прямо сейчас и ни минутой позже…»

Подвинув к себе лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу и крупно написал в его центре:

Ариэль Эдмундович Брахман

Подумав, он обвел имя пунктирной окружностью и стал наносить вдоль нее на бумагу мелкие буквы. Все, какие мог вспомнить: русские, греческие, латинские, несколько древнееврейских и даже пару скандинавских рун. Он писал безо всякой системы и логики – просто ставил те знаки, которые сами выскакивали в памяти, и вскоре имя демиурга оказалось окружено расходящимися спиралями шифра, загадочного даже для автора.

«Нет сомнений, что последовательность знаков и их смысл в магии совершенно не важны, – думал Т. – Считать иначе значит оскорблять небеса, полагая, что они так же поражены бюрократической немощью, как земные власти. Любое заклинание или ритуал есть просто попытка обратить на себя внимание какой-то невидимой инстанции – но если твердо знаешь, что эта инстанция в тебе самом, можно не переживать по поводу мелких несоответствий…»

Поставив в конце последовательности букв греческую «омегу», Т. положил перо.

«Ну вот, – подумал он, – сейчас узнаем, тварь ли я дрожащая или луч света в темном царстве…»

Подняв исписанный лист, он поднес его было к свече, но передумал и положил назад на стол.

– И все-таки, – прошептал он, – формальности лучше соблюдать, ибо сказано… Что-то наверняка сказано на этот счет. А я забыл самое главное.

Взяв перо, он дописал справа от расходящегося вихря букв слово «БХГВ», а слева – такое же непонятное слово «АГНЦ», которое зачем-то заключил в неровный пятиугольник. Затем нарисовал внизу мешок и написал на нем греческое слово «γατες».

«Кажется, пишется так, – подумал он. – Можно было бы и по-русски, но так каббалистичнее… Теперь точно все».

Подняв лист, он свернул его трубкой и коснулся им огонька свечи. Бумага занялась. Переворачивая лист в воздухе, чтобы он горел не слишком быстро, Т. аккуратно скормил его огню, затем нежно перехватил рыхлый раструб пепла и дал последнему клочку бумаги полностью догореть. У него в руке остался сморщенный свиток серо-черного цвета, похожий на переваренную землей берестяную грамоту.

Опустив пепел в стакан с водой, Т. размешал его пальцем. В стакане образовалась ровная мутная взвесь.

Дверь раскрылась.

– Граф, – сказал майор Кудасов, – время… Позвольте, да что вы делаете? Не сметь!

Он кинулся к Т. – но, прежде, чем он смог помешать, Т. поднял стакан ко рту и, глядя жандарму прямо в глаза, в два глотка выпил всю воду.

XXVIII

Был вечер. Ариэль Эдмундович Брахман только что зажег лампу под потолком и как раз шел к письменному столу, на котором жужжала машина Тьюринга и дымился кофе, когда перед ним что-то сверкнуло раздался громкий электрический треск.

Ариэль Эдмундович открыл рот от изумления.

Над столом, прямо над пачкой свежераспечатанных страниц, висела сфера, похожая на большой воздушный шар с прозрачными стенками. Внутри находился граф Т., в том самом виде, в каком его обычно изображают: с двумя револьверами по бокам и соломенной шляпой за плечами. Только он был совсем маленький – размером с игрушечного медвежонка, и держал в руке мешок с непонятным греческим словом.

– Отлично выглядите, Ариэль Эдмундович, – сказал Т. – Видно, что отдохнули.

Наступила тишина, которую нарушал только молодческий речитатив, несущийся из серых коробок по бокам машины Тьюринга:

«Оппа, оппа, скурвилась Европа, зато Жанна Фриске показала сиськи!»

На самом деле Ариэль выглядел не особо хорошо. Он был сильно испуган, и даже сквозь загар стало заметно, как он побледнел – почти рассосавшийся синяк под глазом сделался из синего голубым.

– Кто это поет? – спросил Т.

– «Серая Растаможка», – ответил Ариэль, – это такая молодежная… Вот черт… Да что происходит? Почему вы здесь?

– Вы, кажется, никогда не спрашивали позволения, чтобы появиться в моем мире.

– Как вы сюда попали?

– Очень просто, – ответил Т. – Оказывается, вас можно вызвать для общения по вашему собственному ритуалу. Это гораздо проще, чем я думал.