Т

— Он здесь похож на карточного шулера, — сказал Т.

Аксинья сладко улыбнулась.

— Что с тобой, Левушка? Ты ревнуешь?

— Да нет, — буркнул Т., отводя глаза. — Вот еще. Скажи, а Алексис никогда не говорил с тобой про Соловьева?

Аксинья задумалась.

— Упоминал один раз. Говорил, что тот в Петропавловской крепости.

— В чем его обвиняют?

— Государственная измена, — ответила Аксинья. — Довольно странная история. Алексис сказал, Соловьева держат в крепости для его же блага. Но в свете ходит упорный слух, что он уже умер. А некоторые говорят, он был разбойник и убийца почище тебя, Лева...

Т. еще раз поглядел на фотографию, виновато вздохнул, отдал ее Аксинье и поднялся с кровати.

— Одевайся, — сказал он. — Я подожду тебя в гостиной. Хочу тебе кое-что показать.

— Что именно?

— Будет свежий литературный материал.

Через несколько минут, хмуро-недоверчивая, но с блокнотиком в руках, Аксинья появилась в гостиной и подошла к открытой балконной двери, у которой стоял Т.

— Собственно, я хотел попрощаться, — сказал Т. — Скоро вернется Алексис, и ты услышишь много интересного.

— На что ты намекаешь?

Т. вышел на балкон и повернулся к Фонтанке спиной.

— Не хочу портить тебе удовольствие, — ответил он. — Но твоя жизнь теперь изменится. С моей точки зрения — к лучшему.

— Прекрати говорить загадками.

— Больше никаких загадок, — сказал Т. и взялся за веревку. — Запомни меня таким, как видишь сейчас. Поскольку я уже имею представление о твоем стиле, могу даже надиктовать твоей стенографистке... «Помню его мускулистую фигуру, взбирающуюся по веревке на крышу. Несколько сильных и ловких движений, и нога в черном кожаном сапоге перемахнула за скат. Затем там же оказалось и все его большое, наизусть знакомое мне тело, а потом... Потом в моем окне остались только небо и солнце...»

Аксинья застрочила в блокноте, сумрачно и подозрительно поглядывая на Т., который уже карабкался по веревке вверх.

Поднявшись до самой крыши, Т. посмотрел вниз и увидел вдали Олсуфьева — тот появился на набережной во главе странной процессии, где были студенты радикального вида, священник и пара хорошо одетых господ, похожих на представителей судейского сословия. Олсуфьев что-то горячо им объяснял, на ходу размахивая руками.

Последний раз глянув на замершую на балконе Аксинью, Т. закинул ногу в кожаном сапоге за жестяной скат, подтянулся и исчез за краем крыши.

XXIII

На следующий день Т. вышел из «Hotel d'Europe» в половину шестого. До сбора соловьевского общества оставалось всего полчаса, но Милосердный переулок, как выяснилось, был в двух шагах от Невского.

Похоже, известие о гибели Победоносцева дошло до прессы только теперь. Все время, пока Т. шагал вниз по проспекту, ему казалось, что мальчишки-газетчики, выкрикивающие вечерние заголовки, целят своими звонкими голосами ему прямо в мозг, стараясь сделать так, чтобы он обернулся.

— АДСКАЯ КАТАСТРОФА В КВАРТИРЕ ПОБЕДОНОСЦЕВА!!

— ОБЕР-ПРОКУРОР ПОГИБ С ТРЕМЯ КОНФИДАНТАМИ!!

— В КВАРТИРЕ ПОБЕДОНОСЦЕВА НАЙДЕНЫ КРИСТАЛЛЫ КВАРЦА!!

— ПОПЫТКА ВЫЗВАТЬ ДУХ ДОСТОЕВСКОГО ОКОНЧИЛАСЬ КРОВАВОЙ РАСПРАВОЙ!!

«Откуда они узнали про Достоевского? — думал Т. — Скорей всего, совпадение. Обратили внимание на портрет, узнали, что Победоносцев баловался спиритизмом... Да чего они так орут... Нервы никуда...»

Однако он свернул с Невского, так и не купив газету.

Нужный дом оказался двухэтажным особняком, перед которым, словно солдаты почетного караула, стояли несколько старых тополей. Хорошенькая девчушка в белом платье прыгала по клеткам, нарисованным разноцветными мелками на тротуаре у входной двери. Она смерила Т. строгим взглядом, но не сказала ничего.

Войдя в прохладный подъезд, Т. сверился с часами. Было без десяти шесть — он пришел слишком рано. Стоять в подъезде не хотелось, к тому же сверху доносились веселые голоса, и он решил подняться на второй этаж.

На лестничной площадке перед единственной квартирной дверью курили двое. Один из них был усатым молодым человеком неброского, но стильно-нигилистического вида, а второй...

Второй был тем самым ламой-спиритом, который принес Т. портрет Достоевского и пилюли в серебряном черепе. В этот раз он был одет не в красную рясу, а в пиджак и косоворотку, придававшие ему сходство с культурным рабочим азиатской расы — хотя глубокая царапина через все лицо делала эту культурность сомнительной.

Лама Джамбон и Т. увидели друг друга одновременно.

На лице ламы проступил ужас, и он непроизвольно качнулся назад, чуть не потеряв равновесие. Его спутник-нигилист обернулся, увидел Т. и сунул правую руку в карман.

Т. поднял перед собой ладони успокаивающим жестом.

— Господа, — сказал он, — умоляю, сохраняйте спокойствие. Я пришел на собрание соловьевского общества и не причиню никому неудобств. А вас, сударь, — Т. повернулся к переодетому ламе, — прошу извинить за случившееся между нами недоразумение. Поверьте, мне очень неловко — но вы сами в некотором роде послужили причиной. Зато теперь я понимаю, почему вы требовали тройную плату...