Сыск во время чумы

Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку – ладонь мокрой делалась.

– Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам.

– Студента? – Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова.

– Да, толковый малый, только глупостями занимается, – с неудовольствием отметил Вережников.

– А делопроизводству обучен?

– Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести – не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте.

Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло.

– Ничего, зато живы останетесь, – утешил доктор.

Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо – за собственным ухом.

Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно – ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре.

– Давай пиши, – тут же приказал Архаров. – А ты, братец, ему посвети.

Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать.

– Искомай за рябой оклюгой, – внятно продиктовал Архаров. – Есть? Почунайся дером от масы.

Студент поднял голову.

– Записывай, не ленись, – одернул его доктор Вережников.

– Я не ленюсь. «Дером» – через «есть» или через «ять»?

Архаров (как всегда, неожиданно для зрителей и слушателей) расхохотался.

Он вообразил себе гнусавого мортуса Ваню, решающего вопрос о правописании в байковском языке.

– Как напишешь, так и ладно, – успокоил студента доктор. – Возьмите его, господин Архаров, в судах секретари и того хуже пишут, а дело разумеют.

– И из каких же ты, Коробов? – спросил Архаров.

– Из разночинцев.

Архаров поглядел на доктора, словно бы задавая вопрос: это как? Есть дворяне, есть мещане, есть крестьяне. Есть духовное сословие. А разночинец кто такой? Промеж них всех болтается, как дерьмо в проруби?

Будучи в Петербурге всего-навсего исполнительным офицером, он и не знал, что слово уже введено в документы. А сейчас ему сделалось любопытно.

– Меткое словечко. Оно одно людей разного звания объединяет, – отвечал Вережников. – И государыне нравится, она его все настойчивее в обиход вводит. Да я и сам – разночинец.

– Давно ли? – спросил Архаров, имея в виду государыню.

– Вообще-то, сдается, давно. Есть какой-то указ о тех, кто незаконно пишет себя в дворянстве, еще при царице Елизавете его огласили, так там вроде пытались разобраться, кто такие разночинцы. Наверно, с того времени государыня слово знает. А потом еще университетские бумаги. Там вроде граф Шувалов совсем красиво изволил выразиться: разночинцы есть образованные простолюдины. Но это давно было, в пятьдесят пятом, как университет заводили.

Вот тут бы Левушка точно помянул всуе древнюю историю. Архаров этой науки не понимал – дай Боже управиться с новыми законами и с новым начальством, куда еще старые помнить…

Он взял листок бумаги с поддсохшими чернилами. Написано отчетливо, ни единой кляксы. Взять, что ли, бедолагу? Ишь как смотрит, и податься ему некуда…

Крайне редко Архаров жалел людей. Чаще на них непутем обижался или же сердился. И тут сперва сказал себе было, что таких жалобных разночинцев нужно на годик-другой определять в армейские полки, чтобы сделались мужчинами. А потом возразил – да куды с таким росточком и с девичьим личиком? Карабина не поднимет.

– По-французски разумеешь?

– Немного, больше по-немецки. Могу читать на аглицком.

– И чему ж тебя профессора в университете учили? – спросил Архаров.

– Астрономии! Геометрической и физической! – первым делом вспомнил студент, и тут его опущенные долу голубые глаза явились наконец, распахнулись, засияли, и в них обозначилась безмолвная, но восторженная похвала сей науке. Сразу можно было уразуметь – ничего важнее для Саши Коробова в свете не было. Архаров вздохнул – на его взгляд, как раз ничего бесполезнее не было.

– Это все для досуга, – наконец сказал он. – А мне нужно, чтобы было кому письмо продиктовать, бумаги мои соблюдать в порядке и что положено подшивать вместе. И со мной чтоб всюду.

– Я могу, – пообещал студент.

– Собирайся, поедешь со мной. Много добра не бери, тебя сзади на круп возьмут.

– Да какое у него добро, – сказал доктор. – Мы его третьего дня отпустили, он до дома дошел, а дома-то и нет. Граф распорядиться изволил, чтобы опустевшие дома считать выморочными и жечь. Что на нем – то и его добро.