Но внутри синтетической пирамиды есть и движение от Синтеоса в сторону Атеоса. Поэтому интересно представить и изучить жестко атеистического нигилиста в качестве собеседника реляционистской метафизики Делеза и Барада. Исключительно эрудированный и яркий шотландский философ Рэй Брасье в своей книге "Нигил без границ" отстаивает тезис о том, что Ницше и Делез совершают своего рода ошибку в принятии желаемого за действительное, когда ставят экзистенциальный экстаз выше экзистенциальной тревоги. Подобно Будде, Брасье считает тревогу первичной для существования - боль всегда превосходит удовольствие - и строит своего рода фрейдистскую космологию из убеждения, что пустой, слепо повторяющийся драйв является двигателем существования. В центре негативной теологии Брасье - будущее самоограничение Вселенной, которое, по его мнению, должно управлять всеми ценностями и оценками до тех пор. Здесь он берет за отправную точку волю человека к небытию, которая возникает из все более дырявого подсознания и постоянно дает о себе знать в быстро растущих субкультурах эпохи Интернета.
С реляционистской точки зрения Брасье, однако, допускает три ошибки в своих рассуждениях. Во-первых, ничто не говорит о том, что этика должна определяться или каким-либо образом быть связана с тем, как устроена природа. Если бы это было так, то в принципе никогда бы не пришлось ставить под сомнение социал-дарвинизм XIX века, а понятие цивилизации было бы неинтересно в данном контексте. Этика Брасье действительно не отклоняется ни на йоту от странного стремления социал-дарвинизма свести человека к существу, единственная задача которого - поставить дарвиновскую эволюцию, так сказать, на правильный путь, как будто история - парадоксальным образом одновременно детерминированная и индетерминированная - как и эволюция по какой-то непонятной причине должна быть ускорена и направлена к своему собственному, явно неизбежному исполнению. Брасье здесь виновен в своего рода натуралистическом мазохизме, экзистенциальной отставке перед лицом возможностей человека найти свою собственную этику, создающую идентичность, которая не зависит от предполагаемого исторического направления окружающей среды. Таким образом, его этика сводится к стремлению подстроиться и скопировать то, что природа, как предполагается, сообщает нам своим слепым непостоянством, и к тому, чтобы воспринимать эти безжалостные и в высшей степени произвольные процессы выбраковки как похвальные.
Против идеи человека как податливого существа, подчиненного судьбе, которая парадоксальным образом одновременно неизбежна и является его обязанностью творить, синтетизм выдвигает идеалы Зороастра, Гераклита, Спинозы, Ницше, Уайтхеда и Делеза: человек как позитивный активист, сражающийся против всего того, что он воспринимает как систематический произвол природы - или, если уж на то пошло, культуры - в виде навязанных правил игры. Напротив, согласно синтетической этике, именно в протесте против "заданных" условий существования и в цивилизационных перенаправлениях истории человек накладывает на себя отпечаток этического существа. Именно конкретные действия человека в борьбе с природными данностями впоследствии порождают этическую субстанцию, которая, таким образом, не имеет ничего общего с какой-либо личной пригодностью к подчинению. То же самое, очевидно, относится и к любой мысли об индетерминированном мире, где задача этики заключалась бы в том, чтобы призвать человека, вопреки его здравому смыслу, вести себя так, как будто он все-таки детерминирован; позиция, которая может быть проиллюстрирована вульгарным и глупым императивом "Следуй своей природе!". Если бы существование действительно было детерминированным, а это, конечно, не так, этот призыв был бы совершенно излишним, поскольку альтернатив не существует. Нет и этических проблем, над которыми стоило бы задуматься.