Сын шевалье

Это оказалось несложным делом: Кончини проскользнул в туалетную комнату, смежную со спальней, и тихонько запер дверь. Влюбленные, поглощенные друг другом, ничего не заметили.

Через туалетную комнату можно было пройти в прихожую с массивной, тяжелой дверью. Кончини, одним прыжком оказавшись на пороге, захлопнул ее за собой ударом ноги и яростно рванул два засова. Теперь он мог уже не бояться шума.

Именно этот скрежет и заставил молодых людей очнуться.

Кончини же разразился исступленным хохотом, проскрежетав:

— Они у меня в руках!

Он хотел повернуться, но в этот момент чьи-то крепкие пальцы с силой сжали его запястья. Одновременно другие руки с поразительной быстротой обезоружили его: кинжал и шпага полетели в угол прихожей.

Из груди Кончини вырвалось рычание. Он не испугался, нет — но месть ускользала от него, а за возможность отомстить он был готов пожертвовать целым состоянием, отдать пинту собственной крови.

Когда те, что держали его, разжали руки, он обернулся, похожий на хищного зверя, угодившего в западню; на губах у него закипела пена, зубы скрежетали.

Эскаргас, Гренгай и Каркань, расплывшись до ушей в улыбке и подметая перьями шляпы пол, склонились перед ним в том фантастическом поклоне, что только они одни умели исполнять, искренне полагая, что в учтивости с ними сравниться никто не может.

— Вот жалость-то! — горестно воскликнул Эскаргас. — Монсеньору приходится самому исполнять работу лакеев.

— И отчего нельзя было позвать тех двух прощелыг, что мы так аккуратно связали? — осведомился Каркань.

— Наверное, монсеньор потерял свою свистульку? — высказал предположение Гренгай.

Не помня себя от ярости, Кончини завопил, брызгая слюной:

— И вы осмелились? Подлые негодяи, да знаете ли вы, что…

— Ах, синьор Кончини, — грубо прервал его Гренгай, — извольте быть повежливее, черт возьми! Это дружеский совет.

— Мы ребята незлобивые, но задевать нас не стоит, клянусь кишками папы!

— Верно! Мы не собаки!

Кончини увидел, как они ощетинились, как гневно засверкали их глаза и блеснули острые зубы, готовые кусать и разрывать добычу. Он понял, что ситуация стала еще более критической, нежели ему казалось раньше. Однако мысль об отступлении была для него невыносимой. Выпрямившись во весь рост, он с пренебрежительным и надменным видом бросил:

— Думайте, о чем говорите! И о том, что делаете! Вы от меня не скроетесь… разве что убьете прямо сейчас.

— Убить вас? Фу, как глупо! Этим занимаются знатные вельможи, вроде вас, синьор Кончини… а простым головорезам, как мы, позволительно только прирезать какого-нибудь беднягу, за которого некому вступиться!

Кончини не повел и бровью. Пропустив мимо ушей оскорбительный намек, он холодно продолжал:

— Тогда чего же вы хотите? Как? Вы посмели предать меня… меня, кто кормит вас и поит… меня, своего покровителя и благодетеля, и ради кого же? Ради незнакомой вам девки… ради проходимца, который кончит свои дни на эшафоте! Вы будете подыхать от голода и жажды, а затем вместе с ним угодите в руки палача! Ей-богу, вы повредились в уме!

Пристально следя за ними, он увидел, что они заколебались и что переглядываются с сомнением.

— Ну же, Cristo Santo! — воскликнул он еще более вкрадчивым, еще более проникновенным тоном. — Вы здравомыслящие люди и должны понимать свою выгоду! Обещаю забыть, что вы попытались нанести мне оскорбление. Обещаю забыть, что вы мне угрожали… и спрашиваю вас лишь об одном: «Согласны послужить мне в течение часа?» Час полной покорности, час безупречной верности — разве это много? Но мне достаточно! Взамен же я предлагаю вам состояние, которого вам хватит до конца ваших дней.

— Клянусь божьими рогами!

— Клянусь кишками папы!

— Дьявольщина!

Три восклицания слились в одно, а затем один из храбрецов коротко спросил:

— Сколько?

Глаза Кончини сверкнули торжеством. Он подумал: «Надо оглушить их… и тогда они у меня в руках».

И он, глядя им в глаза, холодно произнес:

— Сто тысяч ливров на троих.

Про себя же добавил:

— Проклятые собаки! Послужите мне в этот час, а потом… три новеньких веревки, три высокие виселицы — вот что вы получите вместо ста тысяч ливров!

Храбрецы застыли в изумлении. Эта невиданная сумма произвела на них такое же впечатление, как если бы им врезали дубиной по затылку.

— Тридцать три тысячи триста тридцать три ливра, шесть солей и восемь денье каждому!

Как видим, расчет был произведен молниеносно.

— Можно как сыр в масле кататься до самой смерти!

— Да за такие деньги я бы родного папашу прибил… если бы знал, кто он!

Кончини мысленно вскричал: «Они мои!» А вслух произнес:

— Договорились?

Трое храбрецов по-прежнему вопросительно переглядывались, но похоже, только для виду, ибо поведение их уже разительно переменилось, и они вновь стали усиленно кланяться, демонстрируя привычное преувеличенное почтение. Кончини не трепетал от нетерпения, ибо сомнений не испытывал — он ясно видел, что они решились. Наконец каждый из троих подтвердил свою готовность, воскликнув поочередно:

— По рукам, монсеньор!

— На этот час мы в полном вашем распоряжении!

— Сделаем все, что бы вы нам ни приказали!