Сын менестреля. Грейси Линдсей

— Да-да, — поспешил он ее уверить, опасаясь, что она поймет превратно. — Никакой вины на тебя не падает. Если и было кого винить, так это Генри Вудбёрна. Но с его смертью ответственность за юную жизнь легла на тебя, Грейси.

Она распрямилась и повернулась к нему лицом, губы ее дрожали.

— Я не ожидала такого от вас, дядя Дэн. И так скоро после моего приезда. Вы хоть понимаете, что я выстрадала? Отец почти обезумел. Нисбет не желал обременять себя маленьким ребенком, я же была слишком измотана, чтобы противиться. Чувствовала, что для малыша будет лучше расти на ферме возле Перта, куда его увез мой отец, у добрых сельчан Лангов.

— Понимаю, моя дорогая, понимаю, — утешал ее Дэниел. — Знаю, что положение твое было трудным, но теперь-то у тебя есть возможность все наладить как следует.

— Все было налажено тогда. — Голос выдавал, как жестко стоит она на своем. — Не лучше ли оставить это как есть?

— Нет-нет, на тебе моральное обязательство, Грейси, и не только оно, тут речь идет о счастье твоем и твоего сына.

— Он счастлив там, я знаю, — сказала она и добавила с долей горечи: — Он меня и не помнит.

Дэниел покачал головой:

— Я тебе так скажу: жизнь твоя никогда не будет полной, если ты не вернешь его.

Вновь пало долгое, тягостное молчание. Последние слова дяди, кажется, тронули ее, и она, сомневаясь, посмотрела на него:

— Вы и в самом деле так считаете, дядя Дэн?

— Я уверен в этом.

— Как же вы не понимаете… — Грейси замолчала, вспыхнула и, сделав усилие, произнесла: — Я вовсе так не чувствую. Меня принудили оставить его, забыть его. Ныне та часть меня мертва. Как смог бы он вернуться… и любить меня?

— Как бы смог он не полюбить тебя, моя дорогая?

Вопреки себе молодая женщина предалась чувствам. Вздохнула. То, что предлагалось ей так неожиданно и наперекор ее планам, вызвало у нее большую тревогу.

— Мы еще поговорим об этом, — медленно сказала она и припала щекой к плечу Дэниела; казалось, она была тронута его любовью. — Вы так добры ко мне, миленький дядюшка, и я так счастлива снова быть с вами. Неужели и вправду я пропадала семь лет? Жизнь моя начинается вновь…

Когда Дэниел отправился в студию, Грейси отдыхала у себя в комнате (даром что отрицала, будто путешествие утомило ее) и уже далеко за полдень забылась легким сном. Но вечером в доме зазвучали голоса, они и заставили ее спуститься вниз.

Отдохнувшая, в легком длинном платье с кружевами вокруг шеи, Грейси явилась в гостиную, где у камина, на котором теперь стоял горшок с болиголовом, вели свои еженедельные сражения в шашки Дэниел и аптекарь Хэй.

Грейси улыбнулась, поприветствовала фармацевта, потом села на вращающийся табурет у пианино, чтобы следить за партией. Каким-то образом ее присутствие, казалось, изменило атмосферу чинной шотландской гостиной с внушительным красным деревом, обивкой из конского волоса, стадами хайлендского скота, спускающегося по темно-бордовым стенам, сделало ее ярче.

Для Дэниела вся комната стала светлее, уютнее. Время от времени он поглядывал на племянницу с затаенной радостью, ничуть не беспокоясь о том, что проигрывает. Не выдержав, он попросил:

— Грейси, сыграй что-нибудь.

— Я уже отбилась от музыки, — весело отозвалась Грейси, переходя на местный говор. — Да и мистер Хэй не хочет, чтобы я играла.

— Я не обращаю внимания на то, что вы делаете, — вставил аптекарь с присущей ему бестактностью.

— Что ж, тогда я сыграю, — улыбнулась Грейси.

Она крутанулась на табурете, подняла крышку пианино, задумалась на миг, потом заиграла.

Пианино было знатное: ее брат Том сделал Кейт великолепный свадебный подарок, который та со всей страстью собственницы не скупилась держать настроенным. Она добилась особой — за полцены — приватной договоренности со слепым настройщиком из музыкальной школы на Хай-стрит. А игра Грейси была достойна такого инструмента: мисс Гилкрист, преподавательница музыки в академии, не напрасно тратила на нее время. Грейси исполнила один из экспромтов Шуберта. Это было прекрасно.

Снаружи свет мерк, и в открытое окно из садика Дэниела доносился смешанный аромат моховых роз и свежескошенной травы. Фигуре Грейси, стройной и маленькой, была свойственна странная беззащитность. Ее бледная, почти светящаяся на фоне черного платья шея, хрупкие кисти, само движение ее пальцев были полны какого-то тонкого, взыскательного очарования.

Дэниел чувствовал, как переполняется его сердце, когда он смотрел на нее. Даже Хэй был тронут. Вытянув длинные ноги и не сводя язвительного взгляда с потолка, он с притворным безразличием выстукивал такт на шашечной доске.

От Шуберта Грейси почти непроизвольно перешла на старинные шотландские мелодии, песни ее родной земли, потом вдруг, бросив взгляд на Дэниела, начала песню, которую тот особенно любил. Песня, понятное дело, священная: «И у города того нужды нет в свете».