Сын из Америки

Та, что была в турецкой шали, хрустнула ревматическими пальцами:

— Он красив и сейчас.

— Может быть, его покрыть? — спросил старик на костылях.

— Кто нам его заменит? — спросил Попов и сам себе ответил: — Никто.

Его лицо стало апоплексически красным, и от этого его борода казалась еще белей. Он бормотал:

— Мы уходим, скоро не останется ни одного; нас призывает вечность — великая тайна. Россия забудет нас.

— Сергей Иванович, не преувеличивайте.

— Написано в Библии: «Род проходит, и род приходит». Еще вчера он был молод и дерзок — орел.

Один человек из группы, маленький, худощавый, с острой сивой бородкой, носивший очки, за которыми его глаза казались косыми, начал произносить нечто вроде погребального слова:

— Он жил для России и умер за нее, — сказал он.

Мария Давидовна перебила оратора.

— Ни для кого он не жил — только для себя. Мир никогда не узнает, как велик был его эгоизм, — никогда, никогда!

Стало тихо. Звонил телефон, но никто не подходил. Все они выглядели сбитыми с толку, огорченными, все были полны укоризны, полны прощения. Морщины в углах глаз Кузинского, казалось, смеялись. Мария Давидовна закрыла лицо руками и стала плакать хриплым голосом.

Новогодняя вечеринка

Какая-то женщина позвонила мне по телефону. Она сказала:

— Я уверена, вы не знаете, кто я такая, но я читаю ваши книги и знаю вас по крайней мере лет двадцать. К тому же мы однажды встречались. Меня зовут Перл Лейпцигер.

— Я очень даже знаю вас, — сказал я, — я читал ваши стихи. Мы встречались на квартире у Бориса Лемкина, на Парк-авеню.

— Ну, стало быть, вы действительно меня запомнили. Вот зачем я звоню. Несколько писательниц, пишущих на идише, и несколько любительниц литературы на идише решили отпраздновать Новый год. Придет Борис Лемкин. Кстати сказать, это его идея. Мы все подумали, как было бы хорошо, если б вы смогли прийти. Будет несколько женщин и двое мужчин, не считая вас: Борис Лемкин и его тень, Гарри. Я понимаю, вы известный писатель, а мы лишь кучка старых новичков — практически дилетантов, — но мы любим литературу, и мы ваши верные читатели. Будьте уверены, вы окажетесь среди преданных вам поклонников.

— Перл Лейпцигер, я почту за честь присутствовать на вашем вечере. Где вы живете и во сколько я должен прийти?

— О, вы окажете нам большую честь. Все же канун Нового года — своего рода праздник даже для нас. Приходите, когда вам заблагорассудится — чем раньше, тем лучше. Подождите, у меня идея — почему бы вам не прийти к ужину? Подъедут Борис и Гарри, а остальные придут попозже. Я знаю, что вы хотите сказать — вы вегетарианец. Положитесь на меня, я сварю вам такой суп, какой варила ваша мать.

— Откуда вы знаете про супы моей матери?

— Из ваших рассказов, откуда еще?

Перл Лейпцигер дала мне свой адрес в Восточном Бронксе, а также точные инструкции относительно того, как добираться к ней подземкой. Она без конца благодарила меня. Я знал, что Перл за пятьдесят, но голос у нее был молодым и сильным.

В канун Нового года выпал обильный снег. Улицы стали белыми, а небо к вечеру сделалось лиловым. Нью-Йорк напоминал мне Варшаву. Не хватало разве что розвальней с запряженными в них лошадьми. Шагая сквозь снегопад, я воображал, что слышу звон бубенцов. Я купил бутылку шампанского и исхитрился поймать такси до Бронкса — немалая удача в канун Нового года. Было еще рано, но дети уже трубили в свои рожки, возвещая о наступлении Нового года. Такси проезжало насквозь еврейский квартал, и то там, то тут я видел рождественские елки с развешанными на них гирляндами огоньков и мишуры. Некоторые магазины были уже закрыты. В других поздние посетители закупали еду и спиртное. Дорогой я упрекал себя в том, что избегаю писателей и не бываю на их собраниях и вечеринках. Беда в том, что стоит мне встретиться с ними, как они тотчас начинают сообщать мне последние сплетни — что сказал обо мне такой-то и что написал другой. Левые писатели бранят меня за то, что я недостаточно содействую мировой революции. Сионисты корят меня за то, что я не изображаю борьбу за существование еврейского государства и героизм его пионеров.

Борис Лемкин был богатым владельцем недвижимости и немного покровительствовал еврейским писателям и художникам. Сочинители посылали ему свои книги, а он отправлял им по почте чеки. Он покупал картины. Жил он на Парк-авеню вместе с Гарри, старым другом из Румынии. Обычно Борис называл его «мой диктатор». На самом деле Гарри, или Гершель, был для Бориса лакеем и поваром. Борис Лемкин был известен как гурман и волокита. Прошло много лет с тех пор, как он расстался со своей женой. Кто-то мне говорил, что он собрал огромную коллекцию порнографических фотографий и фильмов.