Сын из Америки

— Что ж он, по-вашему, — полугодовалый младенец и его украли цыгане? В семьдесят лет человек должен знать, чего он хочет. Я совратила его? Простите, но когда он начинал обхаживать вас, я была еще в колыбели.

Борис вернулся в гостиную.

— Отчего здесь так тихо? Или вы произносите безмолвные благословения?

Перл прикрыла трубку ладонью.

— Борис, это тебя.

— Меня? Кто это?

— Твоя прабабушка восстала из гроба. Ступай, сними трубку в спальне.

Борис вопросительно поглядел на Гарри. Потом нетвердым шагом направился в спальню. С порога он бросил взгляд на Перл, казалось, вопрошавший: «Собираешься подслушивать?» Перл сидела в углу дивана с трубкой, прижатой к уху. Мы могли расслышать приглушенные крики. Гарри сдвинул свои светлые брови. Писательницы покачивали головами или укоризненно цокали языком. Я пошел взглянуть на картины, висевшие в прихожей, через арочный проход без дверей, ведший туда из гостиной: евреи, молящиеся перед Стеной плача, танцующие хасиды, богословы, склонившиеся над Талмудом, невеста, ведомая под брачный полог. Я взял книгу из шкафа и прочел эпизод из романа Берты Козацкой о человеке, который приходит в бордель и там узнает свою бывшую невесту. К тому времени, как я поставил книгу на место, Борис вернулся из спальни.

— Мне не нужны шпионы и я никому ничего не должен! — завопил он. — Катитесь к чертям, все. Паразитки, никудышки, пиявки!

— Пузырь лопнул, — торжествующе объявила Перл Лейпцигер. Она пыталась прикурить сигарету, но зажигалка не работала.

— Какой пузырь? Кто лопнул? Все, представление окончено. Мне ни к чему это сборище старых греховодниц, выдоивших меня досуха и требующих еще. Я никогда не давал никаких обетов верности ни вам, ни прочей швали. Тьфу!

— Правда глаза колет, а?

— Правда в том, что ты такая же писательница, как я турок! — ревел Борис. — Каждый раз, когда ты что-нибудь сочинишь, я должен подкупать издателя, чтобы он тебя напечатал. И так со всей вашей братией, — Борис указал на остальных женщин. — Я пытался читать ваши стихи. Сердце — шмерце, любовь — шлюбовь! Восьмилетний школьник напишет лучше! Кому нужна ваша писанина! Разве что заворачивать селедку!

— Да посрамит тебя Бог так же, как ты срамишь нас, — выкрикнула Перл.

— Никакого Бога нет. Гарри, пошли.

Гарри не шелохнулся.

— Борис, ты пьян. Ступай в ванную и умойся. Может быть, у вас есть сода? — спросил он у Перл.

— Я пьян, да? Всякий швыряет мне правду в лицо, а стоит мне раз сказать правду, и я сразу пьян? Мне ни к чему умываться, мне не нужна сода. Я велел тебе купить утку, но тебе было лень искать. Ты такой же, как они все, — Schnorrer, нищий, бездельник. Слушай, что тебе говорят! — взвыл Борис. — Если у меня сегодня не будет жареной утки, ты уволен и можешь катиться к чертям. Завтра утром я выброшу твой хлам, и духа твоего больше не будет в моем доме. Ясно?

— Ясно, вполне.

— Достанешь ты мне утку сейчас же или нет?

— Не сегодня.

— Сегодня или никогда. Я ухожу. Ты можешь оставаться здесь.

Борис направился к прихожей. Внезапно он увидел меня и попятился. Он глядел на меня в замешательстве.

— Я не имел в виду вас — только не вас. Куда вы исчезли? Я думал, вы уже ушли.

— Я рассматривал эти картины, — ответил я.

— Разве это картины? Подражания, пачкотня. Эти хасиды пляшут уже сто лет. Так называемые художники мажут грязью холсты и желают, чтобы я им платил за это. Перл набила себе чулок моими деньгами — от этого она и задирает нос. Еще два года назад я работал по шестнадцать часов в сутки. Я и теперь работаю по десять часов ежедневно. Этот невежа Гарри думает, что мне без него не обойтись. Нужен он мне, как дырка в голове. Он даже не умеет расписаться. Он даже не смог получить гражданство. Он водит машину с моими правами, и я должен сидеть впереди, рядом с ним, потому что он не знает дорожных знаков. Я брошу всю эту дрянную компанию и уеду в Европу или в Палестину! Где мое пальто?

Борис бросился к дверям, но Перл преградила ему дорогу. Она раскинула руки с красными ногтями и закричала:

— Борис, ты не можешь вести машину в таком состоянии! Ты убьешь себя и еще десяток прохожих. По радио сказали…

— Если я и убью, то себя, а не тебя. Где мое пальто?

— Гарри, не пускай его, — захныкала Перл.

Гарри медленно приблизился.

— Борис, ты упрямишься как осел.

— Заткнись. Ты можешь прикидываться благородным перед ними, но я-то тебя знаю. Твой отец был конюхом, а твоя мать… Ты сам удрал в Америку, потому что украл лошадь. Скажешь, не так?

— Так или не так, а я служу тебе уже сорок лет. Я мог бы заработать состояние, но не получил от тебя ни гроша. Как Иаков говорил Лавану: «Я не взял от тебя ни быка, ни осляти».

— Это Моисей говорил евреям, а не Иаков Лавану.

— Пусть Моисей. Если ты хочешь убить себя, открой окно и выпрыгни, как эти молокососы во время краха. Зачем губить «кадиллак»?