Сын башмачника. Андерсен

Андерсену важно было почувствовать, что Эдвард действительно относится к нему, как к равному, и теперь, в первый день их встречи после более чем годичного расставания, Эдвард Коллин действительно видел в нём равного себе. Андерсену даже в голову не приходило подумать, что он — выше Эдварда. Андерсен воспрянул от своих огорчений, связанных с оскорблённостью по поводу отказа Коллина быть с ним на «ты». Эдвард уже не разыгрывал ментора, как продолжали это делать многие другие из андерсеновского круга. Их маленькие души почитали за радость оскорбить его, но после путешествия Андерсен уже понимал им цену. Он отшучивался. Юмор стал откровенным способом самозащиты, а порой и нападения. Те, кто считал Ганса Христиана недалёким, умели ловко говорить, но их жонглирование фразами было скорее сродни искусству клоунов и циркачей, чем искусству слова.

Как смешны были ему сейчас разговоры матери Генриетты Вульф, которая так любила поучать его:

— Андерсен, хотя вы и побывали за границей, но не должны ошибаться относительно себя. Полнейшее отсутствие не только основательных познаний, но и даже желания учиться чему-либо удручает меня.

   — Я сильно изменился с тех давних времён, когда уезжал за границу более года назад.

   — Я же вижу, что вы ничуть не изменились. Всё тот же Андерсен, в глубине души почитающий себя большим талантом. Наверняка ещё и уверены, что останетесь в истории датской литературы. Ну, признайтесь, уверены.

   — Ну... — растерялся Андерсен. — Может быть, не совсем...

   — Ах, всё-таки не совсем. Это делает вам честь. Нет, милый друг, вы ничуть не изменились с тех давних пор, когда пришли к моему мужу почитать свою пьесу, написанную на редкость слабо, и обещая прибыть с другой через неделю. Произведение должно отлежаться, быть выверенным до каждой запятой. А у вас постоянно гостит на страницах слово «который». В ваших последних книгах запятые по-прежнему нередко стоят не там, где им следует находиться, и вы уверены, что это может называться литературой? Ну, скажите мне честно, не прячьте глаза!

   — Мне некуда их прятать...

   — Он ещё и пытается острить... Нет, поездки за границу за королевский счёт не делают наших литераторов лучше.

Вскоре Андерсен поселился в Новой Гавани, в Своей новой квартире. Паруса смотрели в окно, звали в море. Даже ночью они узнавали окно Андерсена, ибо он был во всём Копенгагене единственным, кто способен был понимать их мысли. Рабочий кабинет смотрел на север, где и стояли суда. А спальня выходила на юг. Здесь находился ботанический сад. Особенное внимание Андерсен обращал на тополь, по ночам своей высотой и стройностью он напоминал итальянские кипарисы. Во всём Андерсен умудрялся узреть теперь чёрточки любимой Италии.

Новая квартира. Первый роман. Первые сказки.

22 апреля 1833 года — 3 августа 1834 года. Путешествие, сделавшее Андерсена — Андерсеном. Он видел совсем другие страны, чем Дания и к удивлению своему понял, что эта страна — задворки Европы. Её культура резко уступала культуре европейский стран, живопись, архитектура, история — были скучны и не имели всемирного значения, в отличие от древних викингов.

Он был иным. Ему пророчили женитьбу.

Он уже знал: «Импровизатор» и «Агнета» написаны словно совсем разными людьми, но эта был один человек, он, Андерсен, и иногда ему было страшно, что он так быстро изменился. Ничего, когда-нибудь Копенгаген ляжет к его ногам.

Теперь у него есть Нюхави, Новая гавань, дом 18. Можно было начинать новую жизнь. Мы запомним этот адрес. Его романы и сказки были выстраданы в основном здесь.

В столице почти все были скучны и наслаждались своей скукой, как Андерсен наслаждался природой и лучшими книгами человечества.

Его творчество стало непреодолимой стеной на пути пошлости к его душе. Он спасался письменным столом, стихами, пьесами, образами, шутками, мечтами. И армии довольства, высокомерия, бездарности, как волны о берег, разбивались о стены творчества...

Не забудем — ему ещё не было тридцати. Судьба облагодетельствовала его королевской стипендией. Озарила его нищую жизнь надеждой на славу.

Самый первый день апреля стал для него днём печали — Рим проводил его в Данию. В этом пути ему исполнилось двадцать девять лет. Кто к двадцати девяти побывал в Италии, увидел в ней много мест и пробыл не несколько дней, а более года? Я не знаю таких людей.

Флоренция. Болонья. Венеция. Флоренция — родная. Здесь родился Данте. Стояли могучие скульптуры Микеланджело — гения титанов Возрожденья. Венеция — дом для всех, и Андерсен не стал исключением.

«ИМПРОВИЗАТОР»

Роман «Импровизатор» писался тоской по Италии, жаждой возвратить памяти её баснословные картины. Ингеман поздравил с окончанием романа.

Ему Андерсен доверял, ведь именно Ингеман заступился за «Агнету».

   — Слава ещё найдёт вас, — сказал Ингеман. — Только не сходите с выбранного пути. Никто из нас не знает, что скажет время.

   — Давайте выпьем по стакану пунша в честь ваших слов.