Свора девчонок

А потом хлопают двери машин – с грохотом, звучно, с дребезгом, тихо, громко, глухо, со скрипом. Маленькие газеты посылают своих корреспондентов, не говоря уже про крупные. Телеканалы направляют съемочные группы. Они бы, конечно, с удовольствием поехали с мигалками, если бы это не было запрещено: пропустите меня, я с телевидения. Что вы там снимаете в Тюрингии? Бросайте сейчас же! Отправляйтесь в Волькенкнохен, в больницу!

Образуется пробка. Пробка на въезде в округ Дрешерландсток. На такое количество машин дороги там не рассчитаны. Волькенкнохен – маленькое местечко с узкими улочками. В Средние века таких было много.

Каждый журналист должен оказаться на месте первым. Они протискиваются к городку, как лососи на нересте вверх по реке. К больнице. Они хотят взять ее штурмом, вытащить девочек из кроватей и первыми заполучить снимки – их, истощенных, растерянных, обезвоженных, безумных. Может, они двух остальных девочек съели? Рейтинги взлетят до небес, если заполучить интервью первыми или сделать действительно хороший портрет одной из них, например Красавицы! Было бы шикарно, если б она выдала что-то действительно крутое. Или Средневековая девочка…

С одного канала в мгновение ока примчались к родителям Антонии – быстрее, чем можно произнести «посягательство на частную жизнь». Их вытащили из постели. Вы уже слышали? Нет, еще нет. Вас туда отвезти? Не волнуйтесь, вот кофе, пожалуйста. А потом журналисты стали снимать этих растерянных несчастных людей, пока ехали, – как они плачут, как разговаривают, как ссорятся.

Около восьми утра Волькенкнохен оцепили. Приехала полиция из соседних населенных пунктов и стала пропускать только жителей. Журналистов – по очереди, только если кто-то из представителей прессы уезжал. Но, естественно, не уезжал никто. Сюжет еще не был готов. Удалось заставить кого-то что-то сказать в микрофон: мэра, который ничего не знал, местного дурачка, который знал слишком много, даже бывшего парня Красавицы, который уж точно не знал ничего, но зато был хорош собой и ему позволили зайти в больницу.

Вход в больницу охраняли полицейские. В шуршащие рации они говорили: прибыли родители детей. Пропустить. Принято. Журналистам, которым удалось заполучить родителей Антонии, на входе в больницу пришлось их отпустить. К сожалению, те принадлежали не телеканалу. Они принадлежали только самим себе, поэтому плюнули на сопровождающих и побежали к дочери.

Уже утром кто-то сообразил привезти фургон-бистро с азиатской едой. Обычно «Ванг» стоял на рыночной площади. А теперь расположился рядом с больницей. Кофе там был плохой, но другого не было. Усталые журналисты выпьют что угодно, если это хоть как-то бодрит. Ближе к полудню рядом появился фургон с выпечкой. Кофе там был чуть получше. А потом подъехала еще машина с кофе и хот-догами. Посреди городка Волькенкнохен возник новый город.

Мы пошли спать, прежде чем новость распространилась повсюду.

Проснувшись на следующее утро, я не была до конца уверена: я действительно проснулась или умерла во сне, но все-таки проснулась. Мое плечо, черт возьми! Оно что, все из гноя или как? Я протащила Бею через пол-леса, и теперь я где?..

Во сне меня преследовали безумные видения: Стонущая мать, огонь, лай, бег, мениск, со свистом, как диск, носящийся по воздуху.

– Лови его! – кричала Бея. И я поймала. Снова огонь, кости, скелет, все девчонки в одной тачке.

Что случилось? И случилось ли это на самом деле?

Я была в этом домике с этими… и тут я услышала их голоса.

– Тс-с, тихо! – шикнул Матео.

Я чуть приоткрыла глаза: по комнате двигаются худые волосатые ноги парней. Они подошли к эмалированному тазику – чистят зубы. Подошли к чайнику – ставят кофе. Потом начали натягивать штаны. Стараются не шуметь.

– Напиши еще записку, где мы и когда вернемся.

Откуда идет голос Юрека?

Я попыталась его разглядеть. Он стоит у окна и что-то ест.

– …Работает в магазине, а Юрек помогает звонарю. У меня смена в кафе во второй половине дня, а в первой – попытаюсь узнать, что с остальными девчонками, – пробубнил Оле.

– Да не обязательно им все так подробно знать… – тихо сказал Матео.

– Мне что-то вычеркнуть или как? Будет же впечатление, что нам есть что скрывать.

– Я всегда за то, чтобы… – Я так и не узнала, «за что» Оле. Они вышли. Над садом прострекотал вертолет. И улетел.

Когда все затихло, я услышала биение своего сердца. Оно еще мое? Сердце Шарлотты Новак, дочери уборщицы и уборщика?

Снаружи кричали садовые птицы. Они кричали совсем не то, что лесные. Сад – это прибранный лес. Лошадь, которой все время говорят то «ну», то «тпру». Расти что-то должно, но там, а не здесь, не так высоко, не так буйно. Лес и сад – родственники второй очереди. Я скучаю по лесу. И по всему… По девчонкам тоже. И по собакам, конечно. Но лес! Его свет, его запах… В этом домике я чувствовала себя не в своей тарелке.

Некоторое время я осматривалась. Пока не проснулась Бея и не произошел этот случай с дверной ручкой. А потом, уже на террасе, она потребовала объяснений.